Иван Падерин - На главном направлении [Повести и очерки]

Здесь же тысячи автомашин, повозок, домашние животные, велосипеды, коляски с детьми…

Начальники переправ, уполномоченные горкома партии, рискуя жизнью, сажают на баржи и плашкоуты детей и женщин.

Недалеко от центральной переправы, под берегом, нахожу нашу политотдельскую полуторку с ранеными товарищами и плачущими машинистками. Шофер и машинистки, боясь расстаться с полуторкой, так как в ней находится сейф с партдокументами, несколько раз пытались пробиться к парому, но их оттирали. Пришлось оставить машину под берегом, а людей и сейф переправить на лодке. Так же поступили сотрудники городского банка. Им нужно переправить машину с крупной суммой денег. Не получилось. Люди дороже денег. Когда один мешок разорвался и мимо лодки повалились связки пачек тридцатирублевых красноватых купюр, то никто из посторонних не бросился их спасать, будто деньги потеряли свое значение. Да и до денег ли в такой обстановке…

На обратном пути в штаб я заглянул в редакцию газеты «Сталинградская правда». Здание редакции и типографии разрушено, прямым попаданием бомбы.

В уцелевшем подвальчике соседнего дома собрались сотрудники. Они готовят выпуск очередного номера газеты.

Возле стола дежурного — мужчина в рабочем комбинезоне. Низкий потолок подвальчика не позволяет ему выпрямиться. Это ополченец с тракторного завода — фрезеровщик Григорий Иванов. Он только что из боя.

Один из корреспондентов записывает его рассказ У Иванова перевязана голова. Повязка сползает на глаза. Иванов, придерживая бинт рукой, рассказывает, как он вместе со своим восемнадцатилетним сыном Алексеем принимал участие в отражении атаки фашистских танков, прорвавшихся на северную окраину заводского поселка Сталинградского тракторного завода.

Вернувшись в штаб, я зашел в блиндаж оперативного отдела к Семикову. Освещая аккумуляторной лампочкой карту, он рассматривал разведдонесения о танках противника, прорвавшихся на северную окраину города.

— Понимаешь, это те самые, что были под Россошкой, — сказал он мне. И вдруг встревоженно: — Ты ранен?

— Нет, — ответил я.

— Как нет? Смотри, на груди вся гимнастерка в крови.

В самом деле, на гимнастерке подсохшая кровь. Откуда? Почему именно на груди? Вспомнил: это кровь девочки, которую занес в трубу железнодорожной насыпи.

Но как идти к начальнику политотдела в окровавленной гимнастерке? Семиков выручил. Он предложил мне свою габардиновую, которую получил в день окончания училища. Она была сшита на него, а на мне повисла мешком. Семиков ниже ростом, но плечистый, шея как у борца, а моя — чуть толще гусиной.

Едва успел доложить Васильеву о выполнении задания, как получил новое поручение: убит старший инструктор по информации капитан Клюев, и мне предстоит выполнять его работу.

Клюев редко и мало писал семье. А сегодня он исписал три страницы, да так и не докончил. Я держу его письмо в руках.

«Дорогая дочка, ты не волнуйся. На войне не так уж страшно и опасно, как тебе кажется… Кончится война, и я расскажу тебе, как было».

У меня не хватает сил читать дальше.

Выхожу на воздух, но и здесь не легче. Огромные, будто смоченные кровью, полотна пламени колышатся над городом и метут своими концами его раскаленные площади. Временами огонь поднимается высоко вверх и лижет небо…

Я очень устал. Надо хоть часок отдохнуть.

Нахожу свою ямку, на дно которой еще вчера набросал веток и травы- Сваливаюсь в нее уже с закрытыми глазами. И вдруг чувствую: под моей спиной кто-то шевелится. Выскакиваю, как подброшенный, включаю фонарик и вижу: моя ямка занята. В ней лежит, укрывшись плащ-палаткой, небольшого роста щуплый человек.

— Кто это?

Человек, не отвечая, подвинулся к стенке, дескать, уступаю тебе половину дна этой ямки, ложись рядом. Это меня не устраивает. Мне хочется поднять его, дать ему в руки лопату и научить строить себе фронтовой дом своими руками. Но в эту минуту ко мне подбегает начальник отдела пропаганды Ступов и, схватив меня за шиворот, отводит в сторону.

— Это лектор Главпура, — шепчет он, — профессор Константинов, из Москвы.

— Профессор? Какой чудак послал сюда профессора и зачем?

— Не твое дело. Если очень устал, ложись рядом и спи.

Пришлось смириться. В самом деле, чем плохо поспать рядом с профессором, да еще из Москвы! Утром узнаю, из какого он института. После войны обязательно поеду учиться в Москву.

С такими мыслями я так быстро и крепко уснул, что не слышал, как мой сосед встал, распечатал банку консервов, добыл где-то котелок чаю, и, разбудив меня, пригласил к завтраку.

В петлицах у него четыре прямоугольника, или, как мы привыкли говорить, четыре «шпалы», на рукаве — красная звездочка: полковой комиссар — большой военный начальник.

— Федор Васильевич, — обращаюсь к нему так же, как он ко мне, — по имени и отчеству. — Сколько дней вы будете у нас в армии?

— Обстановка на этом участке фронта усложняется. Мне надо быть здесь. Сегодня дам телеграмму, буду просить о продлении командировки еще на один месяц.

— Зачем, что вы тут будете делать? Ведь вы профессор…

— Берите выше: я агитатор-пропагандист партии, и мне есть что тут делать.

К нам подбегает связной и сообщает, что полкового комиссара вызывает член Военного совета армии.

Мой собеседник встал, ушел вслед за связным.

Я смотрю ему в спину, затем на небо.

С неба медленно, как туман, оседает пепел. Садовая, где расположился наш штаб, ее зеленая вершина стала белой, будто поседела.

Над городом вновь появились немецкие бомбардировщики. Они совсем обнаглели: наш зенитный огонь значительно ослаб, аэростаты воздушного заграждения все сгорели в воздухе — их расстреляли фашистские истребители зажигательными пулями.

В оперативном отделе узнаю обстановку. В сводке записано: «Отряды вооруженных рабочих и части народного ополчения остановили продвижение танков и мотопехоты врага, прорывавшихся на северную окраину города — к тракторному заводу».

Там два дня шли кровопролитные бои. Рабочие ходили в контратаки, бросались с гранатами под танки, вынуждали врага отступать и этим обеспечили главным силам армии выход на новые оборонительные рубежи.

Мы оставили высоту Садовая. Командный пункт армии теперь на Мамаевом кургане. В тактическом отношении эта высота неоценима. Она находится севернее центра города, над рекой, и дает возможность просматривать местность во все стороны на несколько километров.

Голубой лентой вьется Волга. На крутом западном берегу и в самому городе то и дело вырастают огромные столбы огня; сливаясь в сплошную стену, огонь не дает разглядеть оставленные рубежи.