Анатолий Никаноркин - Сорок дней, сорок ночей [Повесть]

Опять неудача. Под утро они ввалились в санроту мокрые, зуб на зуб не попадает. Мачту поломало, мотобот перевернулся. Греку — его фамилия Келесиди — ногу покалечило.

— Шабаш… Становимся на прикол, — угрюмо буркнул старшина.

Утром на берег спустился Нефедов. Поговорил с моряками. Точно — они оседают здесь. Устраиваются в крайнем сарае-складе. Роют большую щель под блиндаж. В потолке склада пробивают ход на чердак. С разбитого катера сняли крупнокалиберный пулемет, ухватившись за стояки, силясь, втаскивают на крышу. Подначивают друг дружку:

— Смотри, Туз, надорвешься, рожать не будешь!

— Ничего… Что нам, холостым да неженатым…

Старшина стоит на крыше, как на капитанском мостике. Смотрит на море в бинокль. Порядок!

Теперь уже ясно — скорой помощи с Большой земли не жди.

Разгулялись штормы. Пока дули ветры с Черного моря, было еще терпимо. Но вот третий день они завывают, врываются со стороны Керчи.

Пухнут, вздуваются морские валы, будто гигантские доисторические животные, всплывая, выставляют свои горбатые спины, закованные в панцири.

Грызут, клыкасто раздирают берег с таким ревом, что стрельба немцев кажется ничтожной. Дымится, разносится по двору водяная пыль.

— Разгневался борей азовский, — говорит Игорь Конохов. — Трамонтан его по-местному называют.

— А сколько он дуть будет?

— Четыре и семь дней может без передышки. Здесь норд-ост не очень силен. Вот в Новороссийске, когда бора забушует, — страх. Поезда с путей сбрасывает, корабли — вдрызг…

Листва с кустарников сорвана. Виноградники — голые лозы. Острые стебли осоки на берегу, кажется, колются на расстоянии. Лохмы туч бегут над сопками. Поселок окутан мутью, кружится, вихрится мелкая ракушка, засыпая окопы, забираясь в блиндажи, щели, перевязочную. Глаза болят, будто их наждаком трут. Не хватает воздуха. Проклинаем и погоду, и море — они сейчас играют на немцев.

Вчера на подходе были наши мотоботы и бронекатера, но так и не смогли причалить из-за бури. Вот беда! Немец все учитывает. Усиливает блокаду. Баржи быстроходные каждый вечер появляются на горизонте, но теперь их не четыре-пять, как раньше, а девять-десять — плотные дозоры. (Говорят, их пригнали с Ламанша.) Под утро эти плавучие батареи подходят ближе к берегу и обстреливают нас из стапятимиллиметровых пушек и крупнокалиберных пулеметов.

Все сложнее доставлять продукты. Немцы добавили зениток, стали высылать на дежурство «мессера» над проливом. Наши «илы» прорываются с боем.

Мы не теряемся, приспосабливаемся к обстановке. Наш двор по-настоящему можно назвать хозяйством. Возле кузни — склады вещевой и продуктовый, начальником там старшина Раков, прижимистый мужик. Правее «дома моряков» — так называем сарай мотоботчиков — на берегу склад боеприпасов. Расширили кухню полка — Басс устроил еще отделение в клубе. В двух центральных сараях сделали блиндажи для раненых. Есть у нас и склад для парашютов — их доставляют Туз, Келесиди и старшина Свечко. Но продуктов не хватает. «Переходим на подножный корм», как говорит Басс.

Ребята ночью шарят по дворам щупами, выкапывают ямы с запрятанными бураками и кукурузой. В уцелевших чуланчиках, погребах подбирают, выскребают сушеные груши-дички, семечки, подсев для кур. Не пропадает ничего — даже зеленые сморщенные помидоры — остатки на огородах.

На кухне у Басса застаю Ваньку. Сапер с ковриком. Он приволок нашему повару мешок сухофруктов. Под самым огнем лазил. Мешок упал недалеко от желтой зенитки на высотке, это место немцы шрапнелью засыпали. Моряки и те не полезли, а Ванька, черт, прошмыгнул.

— Вот и он керченский, — показывает Басс глазами на Ваньку. — На Митридате жил, а я пониже.

— Тоже мне — мы керчане, — говорит Ванька. — Пришел к нему насчет пожрать, а он мне кашу с подсева сует. Я думал, здесь как в раю, а вы припухаете.

Басс варит компот. Запах яблок заполняет сарай, перебивая керосиновый дух. Обычно пищу у нас готовят ночью. Но Басс приспособился делать это и днем. Достает с притопленных катеров солярку — она дает много огня и мало дыма.

— Друг любезный, — обращаюсь я к Ваньке. — Как же тогда на передовую добрался? Ты совсем больной был…

Ванька презрительно выпячивает нижнюю губу, будто сплевывает семечки.

— Какой больной! Моря наглотался — и все. Доковылял до первого окопчика за дамбой — там солдат с карабином сидит. «А ну, подвиньсь». Коврик подложил, чтоб помягче, и порядок. Полезли румыны в атаку. На спинах у них горбы — ранцы. Вот лопухи! По этим горбам их видать ой как! А сзади офицер. «Алляйт, — орет, — алляйт!» Я не бью — ближе подпускаю. Бац — офицер готов. Бац — другой… Потом танки пошли. Отбились. В общем, дело было. Разыскал своих. Комбат наш, душа-человек, погиб. С новым я было загрызся: не хотел принимать, говорит: «Где шлялся?» А ребята как увидели меня: «Ванька, Ванька пришел!»

Слушаю, как друзья-керчане вспоминают то одно, то другое:

— Сашка, ты же на Кавказе сапером был… Как в повара залез?.. Сапер на голову выше любого солдата.

— Точно, выше, — соглашается Басс. — Но дело поварское тоже не халам-балам. Не евши один петух поет. Ты с нами в Шапсугской был?

— Не… Мы тогда другой части придавались.

— В станице Шапсугской убило повара. Майор спрашивает: «Кто умеет сготовить?» Молчат. Вызвался я. Пельмени сготовил — понравились. И пошло. Я с детства готовить умел. В школе, когда на экскурсию куда идем, я кашеварю.

— А я больше по птичьей линии, — говорит Ванька. — Коллекцию яичек собирал. Птиц ловил на Митридате сетками. Кусты там чижиные, щеглиные.

— Весной на Митридате подснежников уйма, — добавляет Сашка. — И карусель с музыкой.

— Я за этими яичками все курганы облазил. И здесь бывал. Муж сеструхи служил на мысу, на зенитной батарее. Надраю морячкам ботинки, котелки, а они макарон по-флотски навалят мне — от пуза. А после на пляж…

— Песок тут классный!.. Купаться приходили с Митькой на пару. Мидий пособираем — жарим на костре.

— Это тот, который на Соляном жил? Косой Митька?

— Он самый.

— Эх, мы с «соляными» дрались. Рогатки, пугачи… Это Митьке из рогатки глаз выбили… Дурачки были.

Думаю: по сути, они, Сашка и Ванька, еще совсем мальчики. Им по восемнадцать лет. Да и я далеко от них не ушел — вместе с ними, но про себя вспоминаю свои мальчишеские проделки: поездки на товарняках, походы на ставки, ловлю раков, ночевки в дебальцевских лесах, и пистолеты самодельные (я тоже их мастерил), и драки — Пивновка дралась с Зарудной, я был на стороне пивновских, потому что в нашем классе было много ребят с Пивновки. А карусели на базаре! Я даже работал — крутил — и потом бесплатно катался до одурения, до рвоты.