Анатолий Никаноркин - Сорок дней, сорок ночей [Повесть]

— Ты, корешок, не тушуйся — с докторами тоже воевать надо. У меня пулевое в ногу было. Под Новороссийском припечатали. Кость затронуло, но чую — нога живая. Попал в армейский госпиталь, пришли доктора, сидели, щупали, смотрели. Потом один очкастый берет палочку с йодом и обводит круг на ноге. Спрашиваю:

— Для чего?

— Будем ампутацию делать.

— Резать не дам…

— Тогда помрешь…

— Нога живая — не дам.

Взял костыли и кричу:

— Буду биться до смерти. Давай переводи в морской госпиталь. Видят они — со мной не договориться. Ушли. А потом — на самолет и в Сочи. А в Сочах операцию сделали, загипсовали. И нога на месте… Дуй до горы!

Раненые всегда любят приукрашивать. В этом отношении они как дети. И обижаются тоже как дети. Помню, как один раненый в Геленджике «воевал», не давал остричь чуб — там и чубчик был, три волосинки… У него тяжелое ранение в позвоночник, а он забыл о ране — его волновал чубчик.

А попробуй у раненого взять пистолет! Это возможно лишь, когда он лежит без сознания.

Кому это говорил моряк? Ага. Унылый голосок:

— Колено прямо распирает, а рана совсем маленькая. И все-таки они знают лучше…

Отвечает Птенчик, так мы прозвали младшего лейтенанта Лапина. Белобрысый, с загнутыми, как у девчонки, ресницами. У Лапина повреждена коленная чашечка. Рана небольшая, но коварная. Задет сустав — нужно будет вскрывать.

— А я за наших докторов, — басит Щитов. — Знаешь, как им приходится!.. Полководец Багратион еще говорил: «Лучше три часа в бою, чем три минуты на медпункте…» Они мне ноги спасли. Точно. Я понимал, что с ногами погорел…

— Чего ты понимал?

— Я ведь сам чуток медиком был…

— Жора, не чуди бесплатно.

— А вот так… Что было — то было. Правда, доктора из меня не вышло. Учился в Черниговском техникуме, фельдшерско-акушерском. Ну и перед экзаменами решили кутнуть. Финансы поют романсы, а выпить охота… Кто-то из ребят вспомнил — в кабинете наглядных пособий есть спирт. Забрались туда, а там в склянках-банках всякие препараты, зародыши в спирте плавают. Мы этот спирт реквизировали… И в общежитии распили. Дирекция узнала про наш концерт, и восемь человек — фюйть — отчислили…

— Шкодливый ты, оказывается. А на море как попал?

— Пошел на рыбные промыслы на Азовское. Кончил курсы судоводителей. Позже в школе подводников в Ленинграде был — там и война застала.

Примолкли. Слышно, кто-то скребет по железу, жикает напильником. Наверное, житняковский минометчик Чудаков. На плацдарме мода делать безделушки: мундштуки, расчески, рукоятки для кинжалов, кольца.

— Бате портсигар подарить надо со значением…

— Учи! Голову Кутузова на крышке нарисую. Звездочку и надпись «Огненная земля» — Берлин».

— Подходяще!

Опять басит Щитов:

— Лейтенант… Лапин, не горюй. Будем живы — не помрем, а помрем, так спляшем. Лучше мне песню, слова скажи. Нравится.

Птенчик тонким голосом:

Это его слова, он мне признался, что пишет стихи. Но ребята об этом не знают, и его песню поют на мотив «Раскинулось море широко».

На следующее утро на обходе замечаем, как резко изменилось настроение раненых. Стиснуты щетинистые челюсти. Глаза чужие, смотрят куда-то в потолок. Уже знают всё.

Молча осматриваем, проверяем пульс, температуру, назначаем на перевязки. Рая некоторых перебинтовывает. Вот она поправляет повязку раненному в плечо сержанту. Он возбужден, вертится. Рая нечаянно задевает больное место. В другое время он бы охнул, поморщился. А сейчас его прорывает:

— Все равно теперь! — запинаясь, кричит он. — Толкай, бей! Нужен был, когда в бой шел… Значит, теперь никому… Бросаете. Тогда лучше прикончите!

Захлебываясь от слез, пытается сорвать с себя повязку. Удерживаем его, успокаиваем. И он как внезапно вспыхнул, так и утихает. Посмаркивает носом.

— Разве мы можем вас бросить! — тихо говорит посеревшая Копылова. — Как вы могли подумать?

— Не серчайте, доктор, — притрагивается к ее халату сосед сержанта, подслеповатый, в летах солдат. — Психанул он. Мы-то лежим здесь, как дети. Спеленатые по рукам и ногам. Ни укрыться от снарядов и бомб, ни оружия взять, ни табачку. Только ждем, ждем — жданки все поели… Иной раз такое нападет…

Заканчивали обход, когда прибежал Савелий и предупредил: пришел командир полка.

Да, Батя всегда знает, когда нужно появиться.

Нефедов заходит в кузню минут через пять, выбрит, подтянут. Но лицо болезненное. Весело здоровается с ранеными. Тут же обращается к Копыловой:

— Почему раненые заросли? Где парикмахер?

Копылова объясняет: парикмахер сейчас заменяет носильщика.

— Отставить и немедленно побрить всех. А то ведь на медведей похожи.

Батя улыбается и садится на ящик. Сразу же начинают сыпаться каверзные вопросы об уходе армии, обо всем, что наболело.

— Из полка не уезжает ни один человек, — спокойно отвечает Нефедов. — Ни один! Отзывают на Большую землю штабных работников дивизии — и все! Точно сказать не могу, но думаю, готовится что-то важное на Украинском фронте. Перегруппировка. Но и нас на полуострове осталось немало — армия под Керчью и мы здесь.

— У фрица танки, орудия, самолеты… А у нас даже ни одной пушки, — замечает кто-то из раненых.

— Хочу задать вам такой вопрос, — прищуривается Нефедов. — Если бы немцы были на нашем месте — долго бы они продержались, а?

— Сбросили б за сутки!

— Тюльку давно бы кормили на дне.

— А мы вот крепко держимся, — говорит Нефедов. — Им это сделать невозможно. У нас у всех вера, а ее в вещмешке носить не будешь и с самолета не сбросишь. Она вот тут… — Батя показывает на грудь. Потом встает и, повысив голос, спрашивает: — Кто был со мной в бригаде, в станице Пролетарской?

— Я…

— И я был…

— И я…

— Помните, как начинали воевать? Винтовок много было?

— Какое там! Обучались на палках-деревяшках.

— А клятую речку Миус помните? Первое боевое крещение бригады? Село Колесниково. Утром, когда пошли в наступление — туман, а к селу вышли — туман разошелся… И мы как на ладони. В черных бушлатах на белом снегу… Какой огонь! Но выдержали?

— Выдержали!

— А на Лабе танковые атаки как отбивали?

— Лейтенант Ковалев со своей пушкой дал им жару.

— Добро́! — продолжает Нефедов. — Еще напомню: Кабардинский перевал, переходы в мороз, бураны… Бугазская коса — под сплошным огнем брали высоту. Первыми ворвались в Крым! Везде с честью выходили из самых трудных переделок. А сейчас что ж, гвардейцы, караул кричать будем? Нет! Мы даром здесь не сидели это время: закопались прочно в землю, у нас несколько укрепленных линий обороны. Минометы есть, противотанковые ружья, пулеметы. Авиация всегда поможет, артиллерия тяжелая… Вчера наши самолеты бомбили Камыш-Бурунский порт. Семь барж потопили, а вместе с ними отправили на дно командующего их флотом, адмирала. Так что немца еще защучим! Давайте договоримся: мы будем воевать, а вы спокойно лежите и анекдоты травите. Главное — спокойствие, а то ведь и без ранения, от одних волнений можно в госпиталь попасть. Вот так, как случилось с нашим казначеем в Пролетарской…