Лия Лилина - Память сердца

— Ангины нет. У вас анемия — следствие расстройства питания. Но вы, Александра Ивановна, не огорчайтесь. Все это поправимо. Выпишу вам дополнительную карточку на молоко, назначу уколы витаминами. Кроме того, пейте настой хвои, в нем много витамина- С, и обыкновенные дрожжи. Завтра утром сдайте кровь на анализ. Послезавтра приду к вам. А главное — не расстраивайтесь! Постарайтесь думать о хорошем. У нас такая радость — освобожден Никополь! Вечером смотрите салют — двадцать залпов из двухсот двадцати четырех орудий. Так что давайте радоваться! Договорились?!

С лица Александры Ивановны сходит выражение печали. Взгляд проясняется.

— Хорошо, доктор. Спасибо.

Но все оказалось гораздо хуже, чем я предполагала. Случилось просто непоправимое: Александра Ивановна — умерла. На следующий день, когда я была на обходе, к ней срочно вызвали Люду Вяткину. Люда определила у больной дифтерию зева. Это было чрезвычайное происшествие даже для военных лет.

Вместо обычного собрания участковых бригад состоялась срочная конференция врачей поликлиники.

Общее горе сплачивает теснее, чем общая радость. За длинным столом — мои товарищи. И как-то само собой получилось, что заместитель главного врача Наум Ильич Усыскин и заведующая терапевтическим отделением Софья Дмитриевна Чудовская, обычно сидящие рядом с главным врачом, сегодня оказались справа и и слева от меня. Напротив— представитель райздравотдела, эпидемиолог со строгим хмурым лицом.

Эпидемиолог задает мне обычные в таких случаях вопросы.

— Внимательно ли вы осмотрели горло больной? Почему не взяли мазка из зева на дифтерию?

Отвечаю кратко, кажется, убедительно, потому что лицо Марии Павловны проясняется. Утверждаю — ангины у больной не было. Клиническая картина и анализ крови подтвердили поставленный диагноз. Но смерть трагически оборвала начатое лечение. Коллеги отводят глаза. Всем как-то неловко, словно это — суд. «А ведь, и вправду, суд, — думаю я. — Нам всем необходимо знать, что это — трагическая случайность или недопустимая врачебная ошибка».

— Попросим доктора Вяткину обрисовать нам клиническую картину, которую она видела через сутки после осмотра больней участковым врачом, — звучит голос представителя райздравотдела.

На Люду больно смотреть. Только мы двое осматривали больную. Я — в начале заболевания. Она — за полчаса до смерти. Я видела бледное горло, она — покрытое грязно-серыми налетами. Умолчать ей об этом невозможно — врачебный долг! Глаза Людмилы заплаканы, в руках комочек носового платка.

Подбадриваю коллегу взглядом. Дескать, мне все равно не поможешь — говори правду!

— В комнате больной слабое освещение, — говорит Люда, пытаясь защитить меня, — из-за этого можно было не разглядеть налеты в горле…

— Значит, налеты все-таки были? И вы не находите в себе гражданского мужества обличить свою коллегу в том, что она их проглядела, что ею допущена ошибка!

Слова падают на меня как глыбы. И все-таки становится легче. По крайней мере, все ясно!

В зале шум. Теперь каждый хочет высказаться. Софья Дмитриевна Чудовская поворачивает к начальству резко побледневшее лицо:

— Сначала нужно окончательно установить, есть ли тут врачебная ошибка. Врачебная ошибка обычно — следствие слабой подготовки, грубой небрежности, торопливости, равнодушия. Но мы все уверены, что ни одной из этих причин в данном случае не было! — Глаза выступающей мечут молнии. — Судя по всем данным, — продолжает она, — мы сейчас можем говорить только о неясной клинической картине, не позволившей уточнить диагноз в первые часы заболевания. К тому же вот этот документ, — Софья Дмитриевна достает из папки белый квадратик бумаги, — подтверждает, что у больной была тяжелая анемия. Я звонила в судебно-медицинскую экспертизу. В первых посевах дифтерийной палочки нет! Окончательный ответ будет через три недели. И только тогда можно говорить, ошибся врач или нет.

Заведующую терапевтическим отделением поддержали коллеги. Нет, это не было желанием выгородить товарища, укрыть его от ответственности. Мне доверяли, как врачу, коммунисту, товарищу. На конференции много говорилось и о положении участкового врача: на приеме в поликлинике до сорока человек, до двадцати вызовов на дом и еще ночные дежурства в формировании МПВО.

— Какие выводы сделает главный врач? — спросила представитель райздравотдела, убирая в портфель историю болезни умершей.

Мария Павловна поднялась — крупная, решительная, внешне спокойная. Врач-акушер, которому порой надо было спасать сразу две жизни — матери и ребенка, она умела не теряться в самых трудных ситуациях.

— Выводы по поводу диагноза будут сделаны только после заключения судебно-медицинской экспертизы. Что касается коллектива, то мы решили работать с еще большей отдачей сил. Чаще советоваться со старшими товарищами. Кроме того, я постараюсь хоть немного разгрузить участковых врачей.

…Пора на вызовы. Но лестница почему-то сегодня в три раза длиннее, чем обычно. А так надо поскорей дойти до выхода, распахнуть дверь, глотнуть студеного воздуха. Но что это? Возле вешалки — вся наша бригада. Политрук Катя Сахарова подходит ко мне и, улыбаясь, спрашивает: «Порядок в танковых частях?» Тетя Дуня сует мне в руку пряник, Таня Борисова подает пальто, а Ярцева, для которой стихи хуже, чем таблетка от кишечных заболеваний, дарит мне растрепанный томик Пушкина.

Мы выходим из поликлиники все вместе — одна большая семья.

А потом был разговор в кабинете заведующего райздравотделом.

Матово поблескивают телефоны спецслужб МПВО. Стопка папок срочных и сверхсрочных дел. Аркадий Михайлович Кричевский встает, идет навстречу. Молча смотрим друг на друга. Он тоже сдал: ранняя пороша присыпала виски, опустились плечи. И все-таки весь как до предела закрученная пружина.

Аркадий Михайлович пододвигает мне стул, не спуская внимательных глаз, неестественно громко говорит:

— Надо держаться! В ваших руках человеческие жизни. — Помолчал и вдруг, словно зачеркивая только что сказанное, тихо добавил: —К сожалению, мы не боги. — Глаза его помрачнели. — Но если ты сделал все, что мог, и даже невозможное, твоя совесть чиста. Так ведь, коллега?

От этих слов перехватило горло.

— У меня… выболело… сердце, — наконец говорю я.

Булькает вода, выливаясь из графина в стакан.

— Выпейте.

Пью, стараясь, чтобы стакан не дрожал в руке. Аркадий Михайлович ходит по кабинету из угла в угол.

— У вашей больной не было дифтерии! Об этом свидетельствует бледный, совершенно чистый зев.

«Зачем он утешает меня? Ведь окончательных результатов исследований еще нет?»

— Доказательства? — Словно отвечая на мои мысли, он выстраивает логическую цепь симптомов.