Лия Лилина - Память сердца

— Да ты, дочка, не расстраивайся. — Бабушка Нюра положила на стол краюху хлеба. — Поди, не ужинали.

Тетя Лида подошла к кровати, где спали ребята, погладила Юрку по русым вихрам.

— Я заберу его пока к себе, а бабушка Нюра возьмет Колю. А тебе, Валентина, учиться надо — определим на время в детдом.

— Ни в какой детдом я не пойду и их не отдам! — Валя заслонила собой братишек. Лицо ее потемнело от гнева, губы сжались в упрямую складку. Девочка сразу повзрослела.

— Ну, ну чего осерчала? Мы ведь от чистого сердца!

…Соседки ушли. В комнате темно и пусто. В чулане кто-то зашуршал. Неужели вернулись мыши? Девочка подбежала к окну, откинула бумажную штору. По небу лениво плыла луна. Где-то у завода «Шарикоподшипник» хриплым басом загудел паровоз. Валя заплакала…

…Проснулась Валя поздно. Кукушка не разбудила вовремя. Впервые некому было завести ее старое пружинное сердце.

За столом, уронив голову на руки, спала женщина. Ее плечи под старой стеганкой вздрагивали, словно и во сне она прислушивалась к малейшему шороху.

«Мама!» — обрадовалась Валя.

Почувствовав на себе взгляд девочки, гостья подняла голову и улыбнулась. И от этого лицо незнакомки стало таким прекрасным и добрым, что у Вали перехватило дыхание. «Фея!» — подумала она восхищенно. Но тут ее смутила стеганка. Неужели и феи в войну носят ватники?!.. Она взглянула на ноги феи — те были обуты в большие солдатские сапоги. Вале почему-то стало так больно, что она зажмурилась.

Фея все поняла и обняла Валю. Ее руки пахли хлебом и мылом, точь-в-точь как мамины.

— Давай знакомиться. Я Татьяна Николаевна Борисова, — сказала фея и, сняв с себя стеганку, набросила ее на Валины плечи. — Пока мама в больнице, я буду вашей мамой. Хорошо?

Валя молча кивнула.

— Вот и договорились, — снова улыбнулась фея. — У меня четверо ребят, — она показала, какого они роста. — С вами будет семеро. Свой детский сад! Будешь мне помогать?

Потом фея растормошила спящих мальчиков, одела их, умыла.

— Пока закипит чайник, я расскажу вам сказку.

Валя заметила: фея посадила братишек именно так, как это делала их мама — Колю на левое колено, Юрика на правое.

Тут дверца стенных часов распахнулась и из нее выглянула одноглазая кукушка.

— Ку-ку, — поздоровалась она на своем кукушечьем языке.

В большом очаге трещали сосновые поленья. В котелке булькала каша. Пустая корзина в чулане была полна крупной картошкой. На столе розовели кусочки настоящей ветчины с белыми полосками жира по самому краю. Все было хорошо. Только огонь почему-то сердился: тряс своим малиновым петушиным гребнем, ссорился с закипавшим чайником. Наверно, он считал себя, когда мамы нет в доме, самым здесь главным. Откуда было знать огню, что главной теперь была эта женщина — настоящая фея, из тех, которые приходят в дома, где случается беда.

Домов этих во время войны было немало.

Федор Анисимович пробует повернуться к окну, чтобы увидеть, как падает снег. Но боль только этого и дожидалась — иглой прокалывает грудь.

Зябко. На стенах комнатушки ворсинки инея. За ночь вода в ведре затянулась ледком. Раньше под полом пел сверчок, но с первыми заморозками умолк.

На полу перед чугунной печкой — последнее полено.

Жена, Мария Петровна, встала в пять утра. Стараясь не шуметь, укрыла его поверх одеяла шинелью. Приготовила дневную пайку. На столе выставлена вареная картошка, рядом поблескивает банка с остатками свиной тушенки. Кто-нибудь из соседок разогреет еду, накормит его.

С шести утра до шести вечера он изо дня в день один на один с холодом и своей болью.

За окном первый снег — крупный, мохнатый. «Положиться на первый снег нельзя, — натягивая шинель к подбородку, с тоской думает Федор Анисимович. — Чуть что — и поминай как звали!»

В коридоре заскрипели половицы. Больной с надеждой посмотрел на дверь — гости заглядывали так редко.

«Участковый врач? Медсестра?»

— Можно войти?

На пороге пожилая женщина в легком не по сезону пальто. Глаза глубоко запавшие, скорбные. На лбу не то капли пота, не то талые снежинки. В руках охапка поленьев.

— Здравствуйте, Федор Анисимович, — тихо сказала гостья. — Я из участковой бригады — Пелагея Ивановна Окрестина. — И бережно опустила дрова на сучковатый пол.

— Старший лейтенант Леонов, — представился он, от слабости еле разлепив губы.

Женщина подошла, по-матерински ловко и заботливо подоткнула одеяло, поправила изголовье, одарила участливым взглядом. И Федору Анисимовичу почему-то захотелось поделиться с нею своей бедой.

— Пуля в легком была. Под Белостоком ранило. Врачи с того света вернули. Теперь вот живу… Да что проку…

— Низкий вам поклон за доблесть, пролитую кровь и терпение, — в пояс поклонилась гостья.

Чтобы скрыть набежавшие слезы, Федор Анисимович закрыл глаза…

А Пелагея Ивановна уже хозяйничала в комнате. По бересте рыжей белкой шмыгнул первый веселый огонек. Дрова посердились, пошипели, а потом занялись дружно.

— Скоро поправитесь, Федор Анисимович, — опять подошла к постели гостья. Подала в стакане пахучие капли. — Выпейте, сделайте милость. — Присела, развязала узелок и выложила на тумбочку карточку на дополнительное питание, несколько кусочков пиленого сахара, две ватрушки с картошкой.

— Зачем столько хлопот. У вас своя жизнь, свои заботы…

— Нет у меня отдельной от других жизни, — тихо ответила женщина. — В воздушном бою над Минском погиб мой старший Борис. Думала — не переживу! Пришли такие же матери, как я. Выходили. Теперь сама ухаживаю за больными. И вас выходим. Снова займете свое место в жизни. А жить нам еще есть для чего.

Задумались каждый о своем. Тихо стало в комнате. Но тишина изменилась. Перестала быть давящей и равнодушной. И, может быть, от этого или от печурки, наполнившей комнату живительным теплом, вдруг зазвучал в ней тоненький, мелодичный скрип. Сверчок! Видно, тоже отогрелся.

Старший лейтенант Леонов смотрит в окно. Снег падает тихо, успокаивающе, укрывая белизной раны на истерзанной земле. А в груди треклятая игла впервые за долгие месяцы одиночества и неподвижности не колет больше измученное тело.

…Телефонный звонок. Дрожащий старческий голос:

— Говорит врач неотложной помощи. Передаю вам, доктор, срочный вызов к больной Окрестиной. Средняя Калитниковская, тринадцать.

По спине бегут мурашки. Неужели Борис?!

Пелагея Ивановна — лучший друг, советчик. Сколько часов провели мы вместе. Если на участке было особенно трудно или случалось ЧП, после работы непременно забегала к ней. Уходила просветленная силой материнской любви и мудростью этой женщины. Она знала о всех моих тяжелых больных, помогала, как умела. А умела она так много, что мне всему этому никогда не научиться.