Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Уже потом жители несчастной Ялты поняли что к чему. Как раз в это время наши войска успешно высадили на Керченском полуострове большой десант. Десанты высаживались также в Евпатории, Судаке и Коктебеле; разведгруппы Черноморского флота беспрерывно тревожили гарнизоны противника на Южном берегу; в горах шли стычки с партизанами. Положение было донельзя напряженным. Инициатива, хотя в тот раз и ненадолго, перешла к Красной Армии. Гитлеровцы боялись высадки десанта в Ялте, потому и поспешили «очистить» ее от опасного «человеческого материала».

В других условиях наверняка не стали бы хитрить, а тут пришлось. На проведение «акции», подобной расстрелу тысяч керчан и военнопленных в Багеровском противотанковом рву, не было, как видно, времени и резервов…

— А что, если бы я сказал, Михаил Васильевич, что специально оставлен здесь? Трофимов подался вперед:

— Это правда? Анищенков ответил не сразу:

— Несколько раз я уже говорил: да, оставлен. Это действует на людей. А вам врать не хочу…

Трофимов не задавался вопросом, зачем нужен Николаю Степановичу этот разговор. Зачем-то, наверное, нужен. Может, просто человеку надо выговориться.

Ничего особенно нового, говоря откровенно, не услышал. Общий ход событий так себе, примерно, и представлял.

Уже в сентябре, когда Крым немцами был отрезан от севера, Михаил Васильевич со смешанным чувством читал газетные сообщения о борьбе с непарным шелкопрядом в колхозных садах, о севе озимых в Джанкойском районе, призывы активней готовить женщин-механизаторов, чтобы заменить трактористов-мужчин, которые ушли на фронт…

Расчет был на незыблемость Перекопских позиций, внушалась мысль, что врага не пустят в Крым. Мысль правильная и необходимая. Как бы ни было тяжело на душе у тех, кто принимает решения, что бы они ни думали об истинном положении дел и ближайших перспективах, они должны были вести себя именно так. За каждый рубеж — в том числе и Перекопский, к которому подошли немцы, — надо было драться, будто он последний. В сложившейся обстановке сама мысль об отступлении была недопустимой.

Дело не ограничивалось словами. На Перекопе и Чонгаре шли жестокие бои. Это подтвердили и позднейшие немецкие сообщения. Как ни хотелось немцам создать впечатление, что все с их «блицкригом» в порядке, что все идет так, как им хотелось бы, — не получалось. Больше месяца их сдерживали на перешейке.

Но старый, умудренный опытом человек, Трофимов вместе с тем уже тогда понимал, хотя и держал это при себе, что Перекопские позиции, коль скоро дошло до них, не так уж и неприступны…

Николай Степанович служил в штабе одной из находившихся в Симферополе дивизий 51-й Отдельной армии. В последний момент к 51-й подоспела на помощь Отдельная Приморская армия, до того оборонявшая Одессу. Когда противник прорвал все же фронт и рассек нашу крымскую группировку надвое, приморцы начали отходить на Севастополь, а 51-я — на Керчь.

Как же капитан Анищенков оказался в Ялте? Все дело, очевидно, в том, что из Симферополя до Ялты рукой подать, и в том еще, что в Ялте оставалась семья. А окажись жена с сыном на территории, занятой гитлеровцами, смерти им — это Анищенков понимал — не миновать. Эвакуировались или остались?

Трофимов готов был поверить, что Николай Степанович получил разрешение на отлучку из части. Мог даже посочувствовать, если бы Анищенков стал говорить о парадоксальности своего положения: отступить вместе с войсками на Керченский полуостров, выполнить свой воинский долг, возможно, было для него безопасней, нежели находиться сейчас в Ялте… Однако все это — понимал он — лишь игра словами. Отлучку если и разрешили, то ненадолго. А такое понятие, как воинский долг, вообще не подлежит обсуждению. Его просто следует исполнять.

Посочувствовать — еще не значит одобрить или оправдать. То, что война, обстоятельства — жизнь, в конце концов, — складываются трагически и даже ужасающе, никого не избавляет от выполнения долга. Понимал это, по-видимому, и Анищенков. Потому, следует думать, и искал достойный выход из положения.

— …Это задание я дал себе сам… Естественно было спросить: какое задание? Но Трофимов, не желая принимать участия в риторике, промолчал.

— …Не стану утверждать, что с самого начала хотел быть в городской управе, а тем более стать бургомистром. Началось случайно. Вызвали в ортскомендатуру. Шел со страхом, а услышал: мы знаем, что вы из старой интеллигентной семьи, известный в городе юрист и беспартийный… Кстати сказать, информаторов у них сразу нашлось предостаточно.

— А как же Этель Матвеевна, Алеша?..

— Этель Матвеевны больше нет. Есть Антонина Матвеевна.

— Да, но соседи…

— Будут молчать. Сами помогали подчищать документы. Есть один опасный тип — бывший врангелевский офицер, но, по-моему, и он не станет доносить. У него разногласия с Гитлером на почве российской великодержавности. И возмущен, что немцы обращаются с местным населением, то бишь с нами, как колонизаторы с туземцами. За людей не считают.

— В опасную игру вы впутались, Николай Степанович. Я не о прямой опасности для жизни — тут все ясно, идет война. Но можно выкупаться в грязи по уши, а толку не будет ни на грош.

— Судите сами. Спасти кой-кого удалось. Детей хоть понемногу, а подкармливаем. С пропусками на выход из города не скупимся. Правда, господин комендант грозился вашего покорного слугу за это повесить, но я думаю, что пока это несерьезно. Врачи без дела и без помощи не сидят… Ну и разное другое. Что верно, то верно — место скользкое. Сам многим не доверяю, и мне, естественно, не верят. Потому и прошу: дайте Степана. Будет еще один надежный человек. А так ушлют в Германию и пропадет. Я ведь только этим ему и могу помочь, Степан взрослый парень и будет решать сам, — уклонился все-таки от окончательного ответа Трофимов. Когда-то ему нравилась уверенность Николая Степановича в себе. Преуспевающий и благополучный человек, он словно излучал эту уверенность. Но сейчас никаких оснований для нее не было, а манера (или привычка?) осталась. И это раздражало.

— Ну и прекрасно, — сказал Анищенков, как бы ставя точки над «i». — Главное, чтобы вы не возражали.

Говорить об этом дальше не имело смысла, надо было с домашними подумать и посоветоваться. Трофимов вернулся к тому, о чем уже спрашивал:

— Как Этель Матвеевна? Анищенков помрачнел.

— Плохо. Считает себя причиной всех несчастий семьи. Клянет себя, что не смогла уехать. Алеша, тот держится молодцом, хотя тоже под топором ходит… Вы уж не оставьте его, если с нами что случится. Трофимов промолчал. Что на это скажешь? Есть вещи, которые сами собой разумеются. Перевел разговор на другое, давно и постоянно волнующее.