Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Рыбак по призванию, не случайный на море человек — в этом и суть.

Мать его Анна Тимофеевна желала бы, как мне кажется, сыну другой, более «интеллигентной» судьбы, но он, выросший здесь, у массандровской, рыбацкой искони слободки, как пришел пацаном на берег, так и прикипел к морю. По-настоящему, ради харчей, чтобы прокормиться, надел робу, начал рыбачить еще мальчишкой в 1941 году. Вот в связи с этим я и вспомнил о нем. Нашел в своих бумагах пометку: «Надо поговорить с Аликом — он знал Казанцева. А Левшина — ведь мать Алика!»

Здесь надо кое-что объяснить. Еще в начале нашего знакомства Алик говаривал, что его семья — он сам мальчишкой и его мама Анна Тимофеевна Левшина — участвовала в ялтинском подполье. Тогда я пропустил это мимо ушей, а зря — еще можно было поговорить и с Казанцевым, которого они близко знали, и с Гузенко, и с его женой Поляковой, и с многими другими; тогда еще относительно свежи были впечатления, помнились многие детали. Сейчас факты и подробности приходится собирать по крупицам.

…Казанцев пришел в Ялту, потому что здесь жили родственники жены. Тут он мог рассчитывать на помощь и, видимо, надеялся узнать о судьбе своей семьи. Жена с детьми, как оказалось, успела эвакуироваться…

Гноилась раненая нога, давала знать о себе контузия, одежда превратилась в лохмотья, а на дворе стояла хоть и крымская, но все-таки зима. В том году она и в наших южных краях выдалась жестокой.

Почему не пошел в лес к партизанам? Этот вопрос не раз потом задавали, отголоски порой слышатся и сейчас. Я не слышал и не читал ответа, но вполне его представляю: а кому он такой был там нужен? Как встретили бы странного типа без документов, именующего себя майором Красной Армии? Не, углядели ли бы в нем вражеского лазутчика?

Я задержался на одном вопросе, чтобы сознательно опустить множество других, возникавших вслед и вместе с ним. В охотниках задавать вопросы недостатка у нас, как известно, никогда не было. Но я не хочу сейчас заниматься оправданием своих героев. Хватит того, что они сами занимались этим после войны почти все время.

Он пришел сюда под чужой личиной, несчастный и опустошенный, был до крайности худ, оборван и убог. Анна Тимофеевна вспоминает: «Вши с него так и сыпались…» Тридцатипятилетний, он выглядел глубоким стариком. Добрые люди посоветовали выдавать себя за выпущенного из тюрьмы, потому, мол, и нету документов. Те, кто мог встречать Андрея Казанцева до войны щеголеватым, подтянутым майором, поначалу его просто не узнали бы. Но в Ялте были люди, помнившие его молодым парнем, Андрюшкой, который, отслужив действительную, приехал в Крым, работал сперва слесарем, потом художником, преподавал в техникуме, активничал в Осоавиахиме, учил ребят и девушек стрелять, петь строевые песни, за считанные секунды разбирать и собирать затвор… Здесь, в Ялте, он познакомился со своей Катей и женился на ней. С тех пор прошло, правда, немало лет, но люди, знавшие Андрея Казанцева, в Ялте все-таки были. Они и помогли на самых первых порах.

Есть основания полагать, что тот самый управдомами, который насторожился и приумолк, когда Гузенко принес ему для прописки справку с места своей работы, из зондеркоманды, к Казанцеву, не имевшему вообще никаких документов, отнесся с сочувствием. Так или иначе, вскоре в одной из опустевших квартир по улице Свердлова, 8, поселился новый жилец. Был он, как мы уже знаем, чрезвычайно плох — в чем только душа держалась. Но свет опять-таки не без добрых людей — кто принесет немного похлебки, кто кусок жмыха, а кто и лепешку. Помогли подняться. Жалели, а бабья жалость деятельна. Соседка с первого этажа Анна Тимофеевна Левшина заходила чаще других. Может быть, сказалось, что знала еще девочкой его жену Катю, знала его детей. Анна Тимофеевна подкармливала Казанцева рыбой, которую приносил Алик.

Однако жалость жалостью, а было в нем что-то, привлекавшее внимание. Вот нынешние суждения о Казанцеве тех, кто знал его тогда, — в этих суждениях важно то, что наносное, случайное давно ушло, остался трезвый и спокойный взгляд, появилась возможность сопоставлять и сравнивать. Скрытный был человек и властный, говорят о нем. Скрытный — это понятно, но на чем же держалась властность? Власти-то никакой вроде и не было! В какой-то период был даже слаб, жалок, беспомощен… Не сказать, чтобы очень располагал к себе, но выглядел человеком, имеющим право приказывать. В то же время была в его поведении некая кажущаяся неопределенность, которая позволяла всякому, не желавшему его понять, сделать вид, что не понимает и отойти в сторону. Но тот, кто в потемках оккупации искал крепкую направляющую руку, отлично понимал его и откликался на почти не высказанный призыв.

Была ли эта неопределенность оправданной? Не следовало ли вести себя прямолинейней и жестче (таким был Гузенко) — речь-то шла о вопросах принципиальных, когда уместно было кое-кому напомнить: кто не с нами, тот против нас… Жизнь показала, что Казанцев был прав. Он не упоминал о долге, не грозил, не уговаривал — в подполье люди вливались сами, осознав абсолютную необходимость для себя этого шага. Не оттого ли южнобережная организация действовала так гибко и не знала провалов?..

Сравнивать трудно и рискованно, но по тому, что известно о них, кажутся похожими подпольные организации Новороссийска и Ялты. В обеих дело возглавили осмотрительные, зрелые, имеющие военный опыт люди, которые умело выбирали тактику, реально оценивали силу и слабость — противника и свою собственную. В обеих организациях важную роль играли женщины и молодежь (иногда совсем зеленые подростки), но основной силой были мужики, — солдаты. И там и здесь было немало семейных ячеек подпольщиков. С одной стороны, это, видимо, естественно, но с другой, какой же надо обладать решимостью, чтобы приобщить к смертельно опасному делу самого близкого и дорогого человека… Анна Тимофеевна Левшина к тому времени уже потеряла одного сына под Керчью и все же посылала Алика выполнять поручения Казанцева.

Много позже, в 1971 году, Казанцев в автобиографии писал: «Добравшись в Ялту, я сумел организовать подпольную организацию ЮБК…» Так просто и определенно?

Если брать голую схему, то это, пожалуй, верно — майор Казанцев действительно стал здесь как бы центром кристаллизации. Как известно, для того, чтобы в растворе началась кристаллизация, сперва в нем должен появиться «зародыш». В промышленных условиях, не дожидаясь самопроизвольного образования такого «зародыша», в раствор опускают «затравку» — крохотный кристаллик. Но в любом случае — и это главное! — раствор должен быть перенасыщен, готов к кристаллизации.

«А вы не боитесь бывать у меня?» — спросил однажды Анну Тимофеевну. И этот негромко, будто между прочим заданный вопрос прозвучал грозным предупреждением.