Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Надо искать партизан, и один из хозяев отправился с этим заданием. Нужно спрятать машину — неподалеку все еще находились немцы и румыны, — и другой показал укромное местечко у озера Караголь, там, где теперь загородный ресторан, столь популярный среди курортников.

Южнобережный горный лес всегда прекрасен. Апрель — пора звенящих всюду водопадов, пора фиалок, ландышей, первых золотистых цветочков кизила. Но в апреле лиственный лес еще гол. На рассвете решили замаскировать, забросать машины ветками. Не успели. Самолет-разведчик — «костыль», как его называли, — появился внезапно и застал врасплох. О дальнейшем можно судить по документу, составленному тогда же и подписанному командиром 1-го партизанского отряда Сергеем Лаврентьевым: «Гитлеровский самолет обнаружил хорошую мишень у озера и все четверо оказались раненными в результате сброшенных бомб и пулеметного обстрела. Наиболее сильное ранение — в голову, спину и руку — получил т. Берлянд…»

Как могли, перевязали друг друга, и, пока еще оставались силы, решили добираться к своим. «Истекая кровью, по лесным тропам он довел группу до лесничества…»

Спустя тридцать пять лет я дал Сергею Ивановичу Лаврентьеву — уже далеко не такому бравому и быстрому, каким был когда-то, — перечитать это, и он едва не прослезился.

— Сущая правда. Видать, он настроил себя так: дойти. Дошел до ручья, увидел своих и потерял сознание. Мой комиссар Мемет Молошников ходил потом к этим машинам. А Казанцев, когда ему доложили, сказал: «Надо спасать парня…»

Состояние остальных не внушало большой тревоги, но Берлянду нужен был хороший хирург. А где его взять в лесу?

И тут снова проявили себя люди этого маленького городка Ялты.

Казанцев решил послать за доктором Мухиным, тем самым, который в помещении тубдиспансера устроил подпольный госпиталь.

Пошли трое, вооруженные только гранатами. Известно имя одного — Иван Мавриди. Тоже из прекрасной и трагической семьи. Незадолго до этого был арестован его старший брат — Митя, снабженец партизан. Кто бы мог подумать, что под маской хитроватого торговца, эдакого потомка Улисса, скрывается ежечасно рискующий собой подпольщик…

Между тем было именно так. И до поры маскировка помогала, процветало «торговое дело», действовала явка. И вдруг катастрофа. Его схватили с поличным — с грузом продуктов уже в лесу. Пытали перед казнью жестоко.

Об этом Иван не знал. Знал только, что нет Мити. Но оставался в городе другой близкий человек — теща Зоя Алексеевна. Ей и пришлось бежать по ночному городу к доброму другу, доктору Мухину.

Впервые Дмитрий Петрович шел к пациенту таким образом — лесными тропами, в сопровождении трех телохранителей. Спешили, и не зря. Левая рука Берлянда была охвачена гангреной. Единственный выход — ампутировать. Наркоза нет, инструмент самый примитивный, операционная — крымский лес… И где- то неподалеку погромыхивает бой.

Кончилось, однако, все благополучно. А долечивалась берляндовская четверка уже в Ялте, в военном госпитале.

Вот такая удивительная история. А сколько их еще можно было бы вспомнить, сколько других уже никогда нельзя будет восстановить! Эта пришла на ум, когда разглядывали ту самую карту, показывающую связи ялтинского подполья.

Как-то после шторма увидел я виноградный куст на самом краю берегового обрыва. Куст был невелик и неприметен, а может, показался таким зимой, когда лозы голы. Сам по себе он вряд ли заслуживал внимания, но корни этого растения поражали. Дело в том, что шторм подмыл, обрушил берег, и корни обнажились. Они были мощны и разветвлены, они были больше самих лоз, а в их узловатых изгибах угадывались упорство и энергия. Они пробились в землю на ту немыслимую глубину, где никогда не иссякают живительные и таинственные воды.

Таким видится после всего узнанного и это наше подполье.

Трофимов проснулся от звуков, показавшихся и странными и очень знакомыми. А теперь лежал, вслушивался в темноту и ничего не слышал. И вдруг — вот оно! Вот! Еще и еще раз…

В комнате было прохладно, но Михаил Васильевич все же поднялся, накинул халат и вышел на балкон. Кричали птицы. На север летел караван гусей. И надо же — вот так всегда — горы закрыты туманом. Позади бросок через море, долгий и трудный путь с рассвета и допоздна. Отдохнуть бы, лечь на землю, расслабить крылья. Сделать это можно на яйле — пустынном горном плато, а оно укутано облаками. И будут кружить гуси-лебеди над побережьем… Сколько? Как долго?

До чего же печальная перекличка… Сердце рвут на части своим криком. И все-таки это светлая печаль. Зима кончилась. Третья военная зима.

Было около полуночи. Понял: не заснуть. И его не обошла эта старческая беда — бессонница. Шевельнулась на своей кровати Лиза. Значит, тоже не спит. Больше в доме никого не было. Редкий случай. Даже Степан в отъезде, вернется только через несколько дней.

Он прошелся по комнате — осторожно, стараясь не скрипеть половицами, не задевать в темноте вещи. Лиза подала голос:

— Тебе нехорошо? Беспокоится о сердце.

— Нет, нет. Спи, пожалуйста.

— Дать капли?

— Не нужно. Она все же приподнялась в постели, и Михаил Васильевич подошел к ней, присел на краешек.

— Виноват я перед тобой, Лиза…

— Что-нибудь случилось? — спросила она с той удивительной интонацией, в которой была готовность принять и разделить все, что бы ни произошло. И его слова, и ее вопрос с каких-то пор стали некой игрой, необходимой обоим. Игрой, напоминающей ласковые и тихие разговоры матери с ребенком. Но сейчас было по-другому.

— …Не злой как будто человек, а оглядываюсь и делается страшно. Никто рядом со мной не был счастлив. Лиза еле слышно рассмеялась, так что он скорее угадал, чем услышал ее смех. Этот смех всегда обезоруживал его, но сейчас он заподозрил в нем притворство и сказал с упреком:

— Зачем ты?

— Вспомнила один старый, еще довоенный разговор… Ты, верно, догадываешься, что, увидев нас, узнав, что мы муж и жена, меня нередко жалели… — Лиза опять рассмеялась. — Особенно женщины. Он знал об этом, хотя и старался гнать такие мысли. Но что же дальше?

— Меня всегда это просто смешило. Что они знают о тебе? Обо мне? О нас? Что они, эти тёлки, понимают в любви?.. Не считай меня слишком злой, но всегда это сочувствие выражали женщины, которых я отношу к категории тёлок. Были и другие. Те присматривались к нам, особенно к тебе, с любопытством. А мне иногда завидовали. Потому что если женщина в спокойное, мирное время, когда нет чрезвычайных обстоятельств, готова отправиться вслед за мужчиной сначала в безводную песчаную пустыню, затем на противоположный край света в ледяную пустыню, а потом вообще в океан, значит, она любит его и не может оставить ни на день… Ну а мужчина, который вызвал такое чувство, заслуживает по меньшей мере любопытства… Лиза замолчала, прислушиваясь к тому, что Михаил Васильевич давно уже слышал: в темноте опять раздавались все те же странные, печальные крики.