Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

Под плотным огнём немцы залегли метрах в пятидесяти-шестидесяти и тоже поливали ответным свинцом пограничников.

«Молодец Ваня, грамотно действует», — мысленно похвалил пулемётчика Александр, не забывая посматривать в ту сторону, откуда к позициям роты быстро приближались бронированные машины. Судя по их очертаниям, это были Т-4.

Один из танков выстрелил, и снаряд разорвался в районе позиций первого взвода.

— Да где же бронебойщики? — закричал ещё кто-то из бойцов. — Почему молчат?

«В самом деле, почему они молчат?» — с тревогой подумал Александр, заворожённо глядя, как танк надвигается на взвод.

До него оставалось каких-то метров тридцать, когда неожиданно левая гусеница танка сползла и растянулась по снегу, а сама боевая машина резко повернулась влево, подставив под обстрел свой правый бок.

— Есть! Попали! — рядом появился Потапов. Его лицо светилось от радости. — Попали, товарищ лейтенант!..

Впрочем, радость сержанта длилась недолго, поскольку второй танк был уже возле позиций роты. Его массивное стальное тело тёмной громадиной нависло над головами бойцов, издавая хищный гусеничный лязг и страшное рычание, а под башней зловеще мелькал огонёк строчащего пулемёта. Ещё секунда-другая, и это рукотворное чудовище, созданное для убийства, начнёт давить и перемешивать землю, снег и человеческую плоть.

— Щас утюжить будет! — раздался чей-то истошный крик.

Александр представил себе эту жуткую картину и ощутил, как к горлу подступил ком, и внутри всё сжалось от страха. Но сильнее страха была обида, что ничего нельзя сделать, потому что нечем остановить этот проклятый танк. Здесь недостаточно одной только ярости и даже самого великого желания. Здесь бессильны всякие эмоции, если они не подкреплены чем-то более существенным — хотя бы противотанковой гранатой.

Мимо Александра кто-то пробежал, согнувшись, навстречу приближающейся махине, но кто именно — рассмотреть не удалось. Вроде бы это был рядовой Смирнов.

А в следующий миг, когда казалось, что уже ничто не в силах помочь, из окопа прямо под гусеницы немецкого танка метнулась чья-то тень, и танк содрогнулся от взрыва и замер, а его двигатель смолк — железное сердце монстра перестало «биться».

И только пару секунд спустя до сознания Александра дошло, что кто-то из его бойцов подорвал танк вместе с собой.

— Петру-ха! — закричал Потапов. — Петруха это, товарищ лейтенант!.. Петруха Смирнов… — Сержант сел на корточки, опёршись спиной о стенку окопа, и застонал, качая головой. — Что ж это он? А, товарищ лейтенант?.. Зачем так-то?.. Можно ж было просто бросить её. Можно ж было…

«А ведь тихий был, незаметный, — промелькнуло в голове Александра. — Кто мог подумать, что он способен на такое…»

Но размышлять о героическом поступке рядового Смирнова было некогда, потому что немецкие автоматчики поднялись и продолжили атаку, стреляя на бегу. Похоже, немцы решили во что бы то ни стало отбить траншею и отбросить русских. Они бежали вперёд, невзирая на плотный встречный огонь и на то, что несут большие потери.

И тогда капитан Васильев поднялся сам и поднял остальных своим криком:

— Ро-та, за мной! Впе-рёд! Ур-ра-а!

Александр даже не успел понять, какая сила выбросила его из окопа и заставила устремиться навстречу врагам. Всё это происходило словно не с ним, а с кем-то другим, на кого он смотрел со стороны. И вообще то, что творилось вокруг него, казалось не реальностью, а всего лишь кинофильмом. Иллюзия была настолько потрясающей, что захотелось узнать, чем же этот фильм завершится…

В одном из фрагментов фильма он увидел коренастого фрица, метящего ему штыком прямо в грудь. Александр инстинктивно уклонился вправо и, ухватившись левой рукой за винтовку врага, ударил его со всего размаха по лицу рукояткой пистолета. Брызнула кровь, и немец, отпустив оружие, схватился за разбитый нос.

А в следующем фрагменте кошмарного кино Александр уже колол штыком чужой винтовки другого гитлеровца. Штык вошёл в живот, легко пропоров плотную шинель и живую плоть. Вражеский солдат жутко заверещал и схватился за ствол винтовки. Его глаза были полны ужаса и боли. Александр потянул винтовку назад, но не смог выдернуть её. Тогда он упёрся в немца ногой и изо всех сил дёрнул на себя винтовку. На этот раз у него получилось — штык вышел из тела. Немец захрипел и упал на колени, держась за распоротый живот и пуская кровавые слюни. Смерть уже занесла над ним свою косу…

А плёнка кинофильма закрутилась дальше, и эпизоды замелькали, сменяясь один другим, и каждый из них потрясал непомерной жестокостью. В этих эпизодах люди без всякой жалости убивали друг друга разными способами: стреляли в упор, кололи штыками и били прикладами, резали ножами и просто душили. Повсюду лежали мёртвые и корчились в муках живые, но искалеченные. Всё это происходило, конечно, не здесь, а там, в том кошмарном фильме, который крутил какой-то неведомый, явно сумасшедший киномеханик. Нестерпимо хотелось, чтобы фильм этот как можно быстрее закончился или порвалась плёнка, потому что было невыносимо страшно смотреть то, что творилось «на экране». Но конец не наступал, и плёнка не рвалась — кровавое действие фильма неумолимо разворачивалось дальше…

Немцы вновь не выдержали натиска и попятились, а потом обратились в бегство. Они пытались обороняться в домах и сараях, но у них это плохо получалось. Пограничники уже вошли в раж, ощутив своё превосходство, и погнали врага, выбивая его из села.

Александр то бежал, то падал на снег или прятался за разными укрытиями от пуль и осколков гранат, то стрелял сам или вступал с кем-то в схватку. Всё это было как-то смутно, почти за гранью сознания.

Вокруг всё куда-то хаотично двигалось и мельтешило, и весь этот хаос сопровождался жуткой какофонией.

Но вот в какой-то момент неожиданно настала тишина, и Александр даже сначала подумал, что оглох. Нигде не было слышно ни выстрелов, ни взрывов, ни криков, ни стонов. Все звуки войны исчезли, и это казалось теперь странным и неестественным. Словно фильм стал вдруг немым.

— Всё, товарищ лейтенант, село наше.

Это были самые первые слова, нарушившие тишину, и принадлежали они сержанту Потапову. От них Александр немного пришёл в себя. Он стоял на околице и всматривался в простиравшееся перед ним поле, на снежном покрывале которого кое-где виднелись безобразные серые пятна — тела немецких солдат и офицеров.

Небо обрушило на землю крупные, мягкие хлопья снега, словно оно решило поскорее сокрыть страшные следы разыгравшейся здесь трагедии. А может, они портили пейзаж, и небу было неприятно их видеть.

— Потери есть?

— Есть потери, есть. — Потапов шмыгнул носом. — Трое точно. Может, ещё есть.