Михаил Зайцев - Особое задание. Записки разведчика. Прыжок в ночь

Но тут нам повезло. Пошел затяжной дождь Он дал возможность наблюдателям-разведчикам почти вплотную подползать к вражеским траншеям, подслушивать разговоры.

Слякотную погоду, однако, использовали и фашисты. Однажды мы двигались по ничейной земле, вдруг услышали чавканье грязи: кто-то полз рядом. Оказалось: гитлеровцы пробирались в нашу сторону. Григорий Талочкин, командир нашей поисковой группы, решил: нужно узнать, куда они идут, с какой задачей.

Шорох утих. Я увидел продолговатые темные фигуры, словно вросшие в землю. Одна, вторая, третья. После короткой паузы враги снова поползли вперед. Вот они остановились у наших заграждений. Один начал снимать мины. Ясно, пробираются в наш тыл. Надо сорвать их поиск.

- Антонов, - слышу тихий, простуженный голос Талочкина.,, - Вернуться к своим, предупредить о намерениях фашистов.

Антонов быстро исчез в темноте, а мы, утюжа грязь, поползли на сближение с гитлеровцами. Тем временем Антонов вернулся к стрелкам. На участке, где действовали вражеские лазутчики, через несколько минут взвилась ракета, ударил «максим». Немец, делавший проход, рухнул наземь. «Одному крышка», - мысленно сказал я, продолжая наблюдать за остальными. Те начали отползать назад, не подозревая, что их ждали мы.

Сближение произошло мгновенно. Внезапный налет ошеломил гитлеровцев. Они были в наших руках. Над нейтральной полосой вновь стояла темень, шумел дождь, поглотив все шорохи. Мы радовались. Каких еще надо Потащили их к своей траншее. И вдруг один немец обмяк. Близниченко вытащил у него изо рта кляп, а он уже мертв.

В штаб дивизии был доставлен последний, более сильный. После допроса мне приказали вести пленного на корпусный командный пункт, в село Параскино Поле.

К утру дождь утих. Небо стало проясняться. Идти было трудно. Дорога превратилась в жидкую грязь. А тут, как назло, из-за тучи вырвались вражеские самолеты. Гитлеровец остановился, поднял голову, замахал руками.

- Что, гад, своих узнал? - крикнул я. - А ну, ложись!

Фашист плюхнулся рядом со мной в дорожный кювет, наполненный водой со снегом.

Вражеские самолеты ходили над передним краем, один за другим бросались вниз. Заухали взрывы, застрочили пулеметы. Последние самолеты еще бросали бомбы, а первые, выйдя над нами на бреющем полете, набирали высоту для очередного захода. Замечаю - немец мой совсем оживился.

- Встать! - строго приказал я.

Фашист вскочил и, стуча зубами от холода, нагловато уставился на меня. И тут я заметил, как в его руке что-то блеснуло. Нож. Откуда он у него? Плохо обыскали? Нет, сам еще раз шарил по карманам - ничего не было.

И вот мы стоим друг против друга в оцепенении. «Пристрелить гада?»-лихорадочно думал я. Но приказ гласил: доставить «языка» живым. Я понимал: пленный не просто солдат, а разведчик. Он знал себе цену, потому так себя и вел. Быстро пронеслись тревожные мысли: слева - овраг, поросший кустарником, узкий и глубокий, с крутым поворотом. Справа, за пригорком, - Параскино Поле. До него почти два километра. Вокруг - ни души. В небе - сплошной гул. Земля ходит ходуном от тяжелых взрывов. И я готовился к поединку.

Оценил ситуацию и пленный. Он знал, что после такого интенсивного налета фашистских самолетов последует атака, а может быть, и прорыв из «котла». Увидев, что я наставил на него автомат, гитлеровец попятился назад, поглядывая на небо. Было видно: он надеялся на лучшее.

Отбомбившись, самолеты уходили на запад. Фашист сделал вид, что сейчас бросится на меня с ножом, мотнул головой и, петляя, ринулся к оврагу. Я за ним. Гитлеровец зацепился за корягу, упал. Потом быстро поднялся и бросился на меня. Пользуясь приемом самбо, я удачно выбил из его руки нож: он отлетел в сторону. Я бросился за ножом, а немец юркнул в овраг. Там кустарник. Может, уйти? Что делать? Стрелять? А приказ?..

Подняв нож, я снова кинулся в погоню. Свалил врага ударом автомата. Он упал в грязь лицом, перевернулся на спину.

- Встать! - крикнул я. - Песня твоя, гад, спета. Вперед!

Зашли в крайнюю хату. Мне надо было чуть передохнуть, привести себя в порядок.

На пороге появилась девочка лет восьми, бедно одетая, хорошенькая, как кукла, с разноцветными тряпочками в волосах. Испугавшись, застыла в дверях.

- Не бойся, маленькая. - Я словно ощутил трепет ее сердечка, позвал к себе. - Иди, милая, я русский. Я немца охраняю.

Девочка зло покосилась на пленного.

- Это фашист, - сказала она и горько заплакала. - Он убил мою маму. Дядя, убейте теперь вы его…

Как много боли перенес ребенок в свои восемь лет. И сколько таких детей встречалось нам на дорогах войны…

Время торопило. Я повел пленного в штаб корпусам.

Солнце лениво поднималось в синее небо, по которому плыли рыхлые, клочковатые облака. Начинало припекать. С высоток побежала талая вода, рождая еще робкие, извилистые ручейки.

Подставив спины первому весеннему теплу, мы стояли в траншее у наблюдательного пункта командира дивизии, ожидая майора Боровикова. Он пришел не один: с ним был подполковник из разведотдела корпуса-высокий, плечистый, с пробивающейся сединой в красиво зачесанных волосах. Мы видели его впервые, как и он нас.

Однако, когда майор представил ему разведчиков, он почему-то с удивлением переспросил:

Я не успел ответить - меня опередил Шолохов.

- Он у нас бывалый.

А кто-то в шутку добавил:

- В ночных поисках спит умело - сразу отличает своих от немцев…

Подполковник рассмеялся.

- Веселый вы народ, разведчики!.. Ну вот мы и познакомились.

На следующий день меня вызвали в штаб. Переступив порог покосившейся ветхой хатенки, я доложил:

- Товарищ подполковник! По вашему приказанию рядовой Пипчук явился.

Подполковник встал, улыбнувшись, протянул мне руку:

- Здравствуй, разведчик! С сегодняшнего дня ты не рядовой, а младший сержант… Значит, командир.

Услышав последние слова, я опустил глаза и решительно не знал, что ответить. Мне почему-то вспомнились школа в далеком казахском кишлаке, учительница немецкого языка Елена Константиновна Церр. Я вдруг увидел своих ребят-одноклассников…

… Елена Константиновна, раскрыв, классный журнал; посмотрела на класс. Но мне казалось, что смотрит она только на меня, и я спрятал глаза за спину товарища. Учительница это заметила.

- Пипчук, отвечай урок.

Я с неохотой поднялся из-за парты и начал считать:

- Айн, цвайн, драйн, четверайн, пяти… Класс дрогнул от взрыва смеха. Елена Константиновна резко повернула голову. На ее очки в позолоченной оправе упали лучи солнца. По стенам метнулись два белых пятнышка.

- Садись, - строго сказала она. - Зер шлехт! Почему я вспомнил эту картину из школьной жизни? Наверно, потому, что мне стало стыдно. Стыдно от того, что я, воюя с немцами, не знаю их языка. Но мне, рядовому разведчику, до сегодняшнего дня это было простительно. А сейчас, когда меня выдвигают в командиры?