Иван Черных - Правый пеленг

И снова ему то ли снилось, то ли мерещилось: он идет по Краснодару, по улице Кубанской, никого не видя затуманенными от слез глазами, еле сдерживая рыдания. Идет, не зная куда и зачем, не зная, что делать дальше. Сердце надрывно саднит от горя и отчаяния: их квартира уже занята другими, куда уехала мать с сестрой, никто не знает. Из училища, когда он доложил о том, что отец осужден за растрату, ему предложили уйти. Его мечта рухнула… А Гандыбин назывался другом отца, вместе с ним пили, проводили выходные дни…

Какая-то птичка села на куст и тут же вспорхнула. Он проводил ее взглядом и увидел среди листвы бледно-зеленые, с острыми уголками лепестков комочки. Орехи! Он, забыв обо всем, поднялся и в один миг нарвал пригоршню. Очистил, раскусил один, второй. В еще незрелой скорлупе таилось маленькое, с пшеничное семечко, зернышко да ватоподобная безвкусная прослойка. Утолить аппетит такими маковыми росинками было просто невозможно.

Александр вышел из куста, обшарил вокруг все взглядом – съестного ничего. Да и что могло быть в лесу? Вот если бы попались яблони или груши-дички! Или земляника. Ведь они уже созрели. Они должны быть, надо только на них напасть. Земляника, скорее всего, растет на поляне, на взгорках, а яблони и груши-дички – тоже поближе к опушкам. Он начал искать. Чтобы случайно не выйти к деревне, которая, по его расчетам, находилась на востоке, он сориентировался по солнцу, просвечивающему сквозь верхушки деревьев, и взял курс на юг. Яблони и груши не попадались, лес стал редеть, и он наткнулся на кустик с красными, как кровь, ягодами земляники. Он нагнулся и бережно, чтобы не потерять ни единой капли сока, сорвал их и положил в рот. Ягоды были такие вкусные и ароматные, что у него, как от хмельного, закружилась голова.

Он нашел еще кустик, еще, а потом целую грядку. Рвал их обеими руками, не обращая теперь внимания, что сок раскрасил уже пальцы, несколько раз капнул на комбинезон. Ягоды хотя и не насытили его, но он почувствовал себя свежее, тверже на ногах – какая-никакая, а пища, калории для организма, которых он за сутки потратил немало.

Александр так увлекся, что не заметил, как вышел на поляну. Земляника здесь буквально усыпала небольшой пригорок, и он, ползая на коленях, рвал ягоды, ел и ел…

Вдруг его чуткое, настороженное ухо уловило человеческий голос. Он вскинул голову и невдалеке увидел двух женщин в легких цветных сарафанчиках, тоже собиравших землянику.

– Ни, мамо, то, мабуть, Мыкола нашкодив, – донеслись до него слова, сказанные звонким детским голосом.

«Наши!» – обрадовался он и, вытерев тыльной стороной ладони губы, поднялся.

Занятые сбором ягод и разговором, женщины обратили на него внимание лишь тогда, когда он подошел и поздоровался.

Обе бросили свое занятие и пугливо уставились на него. Одной было лет сорок, вторая – девчушка лет четырнадцати.

– Не бойтесь, я свой, – попытался он успокоить их.

– Тэпэрь уси свои, – ответила женщина и глянула по сторонам в надежде увидеть защитников.

– Я летчик, – пояснил он. – Меня сбили, пробираюсь к своим. В селе немцы есть?

– Е, – уже смелее ответила женщина. – И нимци, и еще хтось. Дуже богато. Учора когось пиймалы, мабуть, тоже летчика. Кажуть, дуже змывались. Так шо в село не ходить.

Ясное дело, не ходить. Кого же немцы поймали? Вполне возможно, однополчанина.

– Не слыхали, как его фамилия?

– Ни. Его тетка Владислава сховала. А хтось выдал. Ее тожь пытали. Тикать вам надо.

Ясное дело, надо. Только как? До линии фронта далеко, с пустым желудком туда не дотопаешь.

– У вас поесть ничего не найдется? – стыдливо спросил Александр. – Я заплачу. – И для убедительности вытащил из кармана гимнастерки деньги.

– Нима ничего, мы ж на хвылынку забежали.

– Может, из дома принесете? Хлеба, картошки. – Он протянул ей деньги. Женщина подумала, взяла.

– Коли смогу.

– Я буду ждать вас здесь.

Она кивнула. Сунула руку в лукошко, и они с девочкой направились к селу. Он постоял, пока они скрылись за деревьями, и пошел следом, решив понаблюдать за ними из леса на случай, если женщина вздумает донести о нем немцам. Правда, на предательницу она не походила: лицо доброе, участливое, и сама предупредила его, чтобы в село не ходил. Но мало ли, как сложатся обстоятельства…

Женщина и девочка вышли из леса и пересекли лощину, тянувшуюся к пруду. Их дом оказался четвертым от края, рядом с тем, где утром стояли кони. Но теперь их не было. Не было и часового.

В селе царила какая-то напряженная, зловещая тишина. Редко кто появлялся на улице и быстро исчезал. Александр притаился за кустом и не выпускал из поля зрения ни одну хату. Женщина не выходила.

Прошел час-другой. Чтобы не думать о еде, он стал восстанавливать ориентировку, размышлять, куда докатился фронт и где теперь наши. Они бомбили танковую колонну, рвущуюся к Бродам, где развернулось крупное сражение. Судя по тому, что артиллерийская канонада сегодня еле слышна, немцам удалось сломить сопротивление наших и продвинуться вперед. Значит, фронт удалился еще километров на двадцать-тридцать, а Александр прошел за ночь не более пятнадцати километров, петляя по бездорожью, обходя стороной села. И перспектив двигаться быстрее у него пока нет, и ждать контрудара наших войск пока не приходится. А каждый день пребывания в тылу врага ухудшает и без того шаткое его положение.

Александру удалось благополучно выбраться из Краснодара и добраться до станицы Холмской. Способствовало этому, видно, то, что Гандыбина не было в городе и его подчиненные не подняли на ноги всю милицию.

Бабушка встретила Александра слезами и причитаниями, дед цыкнул на нее:

– Ты чего это, курицына мать, мокроту разводишь? К тебе внук пожаловал, жив, здоровехонек, встречай его как положено.

Бабушка перестала всхлипывать, засуетилась, собирая на стол, а дед взял его под руку и увел в другую комнату.

– Ну, докладай, как и с чем пожаловал. – В его глазах, в голосе сквозила тревога. Дед прожил сложную и нелегкую жизнь, повидал всякое – и с японцами воевал, и с белоказаками, не раз бывал на волоске от смерти, – потому опасность чуял особенно остро. О том, что Александру придется уйти из училища, он предупредил сразу, как только осудили отца, но теперь дело было не только в этом, а в чем-то более серьезном и важном, и Александр не стал ничего утаивать, рассказал все как было.

Дед долго молчал, низко склонив свою седую голову. Бабка приоткрыла дверь, позвала к столу. Он снова цыкнул: