Иван Черных - Правый пеленг

Пикалов растолкал друга.

– Чего ты? – зевнул во весь рот Серебряный.

– Тсс. Там Акулина тебя ждет.

– Какая Акулина? – никак не мог понять Ваня.

– Акулина, хозяйка, которой ты предложение хотел сделать, – не упустил случая подколоть Пикалов. – Иди, она ждет тебя. Меня отшила, говорит, капитана подай. Понял? – Ваня наконец сообразил, что к чему, повернулся на другой бок, сказал беззлобно:

– Пошел ты с ней к черту.

– Да ты что? – толканул его в бок Пикалов. – Она к нему со всей душой, а он… Такая женщина… Не позорь наши Военно-воздушные силы.

Сопя и вздыхая, Ваня нехотя поднялся.

– Только не через дверь – скрипит. Под загородку, вот сюда, – напутствовал Пикалов, слыша, как вблизи зашуршала солома и нетерпеливо стукнули копытца.

Ваня опустился на пол и едва пополз, как раздался тупой удар и победно-торжественное: «Бе-э-э!»

Серебряный ткнул кулаком уткнувшегося от хохота в подушку друга и лег, отвернувшись к стенке…

Рано утром, еще до света, их поднял дед и, найдя в сарае два бревна, приготовленных, по его словам, для ремонта сарая, отдал им:

– Пользуйте, вам они теперь нужнее.

Погода, как и предсказывал первый старичок, действительно разведрилась, небо прояснилось, и вчерашнюю хлябь схватило тонкой корочкой.

Пикалов и Серебряный подложили под задние колеса бревна и без особого труда выбрались на дорогу. Отнесли в сарай старику бревна, поблагодарили его и тронулись в обратный путь. Когда рассвело и они глянули друг на друга, на вздувшиеся на лбу шишки, громко захохотали.

Как Пикалов и предполагал, подполковник Омельченко хватился Серебряного еще ночью. Помощник ответил, что дежурный поехал проверять посты. Но Омельченко был не из тех простачков, которых можно в два счета обвести вокруг пальца: он передал помощнику приказание, как только дежурный вернется в часть, позвонить командиру полка в штаб. Серебряный вернулся утром. Помощник передал приказание подполковника. Ваня грустно вздохнул, пожал плечами и констатировал:

– Кажется, влип. – Спросил у помощника: – Он еще в штабе?

– Нет, в столовую пошел.

Ваня поправил фуражку, шинель под портупеей и, подмигнув Пикалову – все, мол, будет в порядке, – зашагал в столовую.

Не возвращался он с полчаса и вернулся не один, а с молоденьким лейтенантом, недавно прибывшим на пополнение, без красной повязки на рукаве – повязка была у лейтенанта. Голова Вани была низко опущена, и капитан казался еще ниже ростом.

«А женщины его любят», – совсем некстати подумалось Пикалову.

– Финита ля комедия, как писал Лермонтов, – сказал, грустно усмехнувшись, Ваня. – Омеля решил трибуналом меня переделать. Принимай, лейтенант, всю эту хурду-бурду, – кивнул он на уставы, лежавшие на столе стопкой, журнал приема и сдачи дежурства, ящик с патронами в углу. – И помни: первое дежурство тебе передал потомок великого князя Иван Серебряный.

Пикалов дружески положил ему на плечо руку:

– Ты не расстраивайся, все образуется. Сдай дежурство и иди отдохни… Меня Омеля не спрашивал?

– А ты при чем? О тебе я словом не обмолвился.

– Ну ладно, я пошел. Надо переодеться, мне же занятия с радистами проводить.

– Топай.

На улице Пикалов мысленно похвалил себя за удачу и за смекалку: теперь капитан Серебряный, «потомок великого князя», сидел у него на крючке намертво. Сегодня вечером или завтра Блондине завершит дело. Ваня слишком честолюбив, чтобы сменить свою штурманскую профессию на рядового пехотинца. Он предпочтет выпрыгнуть с парашютом в тылу врага, и Пикалов в этом ему поможет. Но это крайний случай, если действительно вздумают его судить военным трибуналом, хотя Пикалов был почти уверен, что до этого дело не дойдет: штурманов сейчас и без того не хватает и подготовить их не так просто, а Серебряный, несмотря на все его недостатки, отлично ориентируется в воздухе и бомбит снайперски. Если Омельченко с этим не посчитается, то посчитаются другие, более высокие начальники. И Пикалов опять-таки придет на помощь Ване. А Ваня ценить дружбу умеет…

Весна сорок третьего пришла на Северный Кавказ дружная, стремительная. До самого марта держались морозы, потом зарядила непогодь – дожди со снегом. И вдруг все в один день переменилось: небо очистилось от облаков, ветер стих, и землю залили синь неба да яркое, по-летнему знойное солнце. Аэродром быстро подсох и заполыхал слепящими, как само солнце, одуванчиками. Зазвенели в небе жаворонки, загорланили на уцелевших деревьях грачи, латая старые гнезда, нежно и переливчато выводили рулады ласточки, сидя на карнизах у своих мазанок, помогая людям хоть на минуту забыть о войне, о том, что на каждом шагу их подстерегает смерть.

Лейтенант Туманов стоял около своего бомбардировщика и с интересом наблюдал за птицами – единственными, наверное, в природе счастливыми и беззаботными созданиями, которые всюду найдут себе уютный уголок, ни от кого не зависимыми, никому не обязанными… Воробьи ошалели от радости, то пулями носятся друг за другом, то, собравшись в стаю, верещат и бранятся, как девчонки на перемене, стараясь перекричать друг друга. И от этого яркого солнца, от обилия цветов и веселого гомона птиц у него на душе было радостно и грустно.

Он увидел, как от соседнего самолета к нему направился командир полка подполковник Омельченко. На лице тоже радость, улыбка. Предупреждающим жестом остановил летчика, собравшегося отдать ему рапорт.

– Вольно, вольно. – По-товарищески протянул ему руку для приветствия. – Здравствуй. Дотопал, говоришь? – кивнул он на самолет. – Поздравляю. И с успешным выполнением очередного задания, – подполковник хитровато прищурился, делая паузу, – и с очередным званием. Только что сам телеграмму читал – старшего лейтенанта тебе присвоили. Рад и горжусь – достоин. Сколько, говоришь, на «рентген» слетал?

– Второй десяток разменял.

– Н-да, – вздохнул Омельченко, – отдохнуть бы тебе, пока самолет ремонтируется. Но сам понимаешь, какое жаркое время. Фашисты делают все, чтобы удержать Голубую линию и Крым. Эскадру асов «Удет» сюда перебросили. Надо подкараулить ее на аэродроме, как прежде делали.

– А где базируется она?

– Как где? В Багерово. Я сам вчера видел, когда возвращался с задания, как вспыхивали там прожекторы и садились самолеты.

– И я видел. А днем разведчик летал, снимки привез – аэродром пустой.

– Значит, немцы используют Багерово только ночью.