Тайсто Хуусконен - Стальной шквал

Первое время они боялись допросов и суда, боялись, что их заставят платить за все, что они натворили, когда ехали в центр. Но ничего подобного не произошло. Очевидно, армия не имела возможности сажать в кутузку несколько сот рекрутов, а взять с них было нечего. С другой стороны, и добиться от них каких-либо показаний было весьма непросто, потому что рекрутская муштра с первых же дней выработала у них иммунитет против всякого ябедничества.

О событиях в большом мире они не знали ровным счетом ничего. Просматривать газету они не успевали, радио не было. Но все же до них дошли слухи, что Италия сдалась и объявила войну Германии.

— Ишь ты, каковы шарманщики! Пожалуй, и другие последуют их примеру.

— Италия может объявлять войну кому угодно — это не имеет никакого значения. После того что она даже с Грецией не справилась.

На этом обсуждение и кончилось, поскольку Италия была далеко и вообще их никогда особенно не интересовали «эти макаронники».

В последнее время сведения о положении в мире стал сообщать им рекрут Хейккиля, который, подолгу восседая на стульчаке, читал вслух газету. Он и дома, бывало, проводил вечера за газетами, и там он читал вслух, потому что отец плохо видел, а у матери не было времени. Войтто был, можно сказать, завсегдатаем, постоянным клиентом уборной, поскольку он оказался в непримиримых противоречиях с младшим сержантом Пуллиненом, да и с другими преподавателями, из-за своей вечной улыбки. Вот и теперь он сидел на крайнем стульчаке, развернув на коленях газету и поддерживая обеими руками два огромных булыжника, которые ему пришлось зашить себе в карманы по приказу младшего сержанта Пуллинена, после того как тот однажды увидел, что он держит руки в карманах.

— Гей, ребята, послушайте-ка, что я тут вам прочту интересное!

— Что, к черту, теперь может быть интересного? Русский Иван, конечно, опять занял несколько городов.

— Нет, тут совсем другое. Мы выигрываем войну. Это доказывается прямо-таки математически.

— Математически? Ух, е-мое… что еще за идиотство? — не выдержал кто-то.

— Ну, ладно, дай прочесть, так узнаешь, — раздался чей-то голос.

Хейккиля переложил поудобнее свои камни в карманах и покосился на дверь.

— Туч не видно, ребята?

Тучи — это были преподаватели, и так как они не показывались, Хейккиля начал читать газету внятно и с расстановкой, как Священное писание.

«Советская Россия будет воевать до тех пор, пока голод и истощение всех жизненных сил не достигнут таких размеров, когда даже феноменальное русское терпение не выдержит и лопнет. Этот час приближается с математической неизбежностью и со все возрастающей быстротой. Военный разгром Советской России будет тем сокрушительнее, чем дольше Красную Армию будут гнать в наступление».

Хейккиля оторвался от газеты и улыбнулся весело, как всегда. В уборной воцарилось молчание. Потом кто-то зло расхохотался, и опять все вдруг заговорили.

— И чего только не выдумают, дьявол их забери!

— Не говори, ребята, может, голод русских и в самом деле доконает?

— Тихо! Туча находит!

Все сразу смолкли.

Показавшийся в дверях дежурный унтер-офицер крикнул:

— Рота, в коридор строиться! Живо, живо, марш, марш!

Началась суматоха. Дверь вдруг стала тесной, потому что все разом хотели выйти через нее. Те, что занимали сидячие места, мигом повскакали. Кто был «занят делом» всерьез, оказался в незавидном положении. Хейккиля задержался дольше всех и прибежал в строй последним, потому что булыжники в карманах мешали ему. Когда он в конце концов приковылял, рота уже построилась. Даже командир роты стоял в строю. Очевидно, случилось что-то необыкновенное, и Хейккиля спешил изо всех оил, насколько камни ему позволяли.

Дежурный офицер нахмурился и окликнул Хейккиля:

— Рекрут, что у вас в карманах?

— Камни, господин лейтенант!

— Зачем?

— По приказу «Огромной радости», господин лейтенант! — воскликнул Хейккиля и только тут заметил, что назвал младшего сержанта Пуллинена прозвищем, которое сам же пустил в ход. И он поспешил исправиться:

— Я имел в виду младшего сержанта Пуллинена, господин лейтенант!

Дежурный офицер, стараясь не рассмеяться, сказал, глядя куда-то мимо Хейккиля:

— Выньте камни из карманов и станьте в строй.

Затем он обратился к выстроенным ротам:

— Если еще у кого-нибудь из рекрутов в карманах камни или что-нибудь подобное, карманы надо освободить. Сейчас прибывает начальник учебного центра майор Вуорела. Командиры взводов и отделений должны проследить, чтобы все было как положено. Вы знаете, чего майор требует.

Преподаватели стали проверять выправку рекрутов и выравнивать строй. Младший сержант Пуллинен налетел на Хейккиля и прошипел:

— Ах, так! Я, значит, «Огромная радость». Ну, погоди!.. Я тебя… после инспекции!.. Что ты улыбаешься? Ты у меня еще поплачешь. Кровавыми слезами обольешься…

— Так точно, господин младший сержант! — гаркнул Хейккиля, который тоже успел обучиться армейским манерам. — Поплачу после инспекции!

По ротам пронесся шепот, и равнение нарушилось, потому что внимание всех привлекли Хейккиля и Пуллинен. Дежурный офицер направился было к ним, но вдруг вытянулся в струнку и заорал:

— Роты, смирно! Равнение нале-во!

В коридоре показалась группа офицеров во главе с начальником учебного центра майором Вуорела. Это был высокий, прямой старик, худой и очень бледный. Однорукий, потому что был тяжело ранен во время наступления. Говорят, у него все тело в шрамах и легкие изрешечены, поэтому он дышит с присвистом. Вуорела мог бы демобилизоваться из армии когда угодно, но он об этом и слышать не хотел. Он даже добивался отправки на фронт. Но на фронт его все же не послали, а назначили начальником учебного центра. Майор считался специалистом в этом деле, но больше всего он обращал внимание на воинский дух и строжайшую дисциплину.

Впрочем, может быть, этого требовали сверху. Исходили из того убеждения, что рекрут, который дрожит перед своим командиром и готов со страху выполнить его малейшую волю, станет впоследствии образцовым солдатом. Конечно же, на деле все было куда сложнее. Рекруты трепетали даже перед капралами и курсантами унтер-офицерского училища, бросались по их приказу стремглав, не рассуждая, но это слепое повиновение отнюдь не становилось их второй натурой, эта покорность из-под палки была временной покорностью. Вместе с тем они привыкали ненавидеть армию, и прежде всего — всякое армейское начальство. «Вот только бы выйти отсюда, я этого гада придушу, ей-богу! Чтоб ему ни дна ни покрышки! Я с ним за все расквитаюсь!..»

Привыкнув исполнять бессмысленные требования, они также привыкали отлынивать при всяком удобном случае. Они умели скрываться и не попадаться начальству на глаза, чтобы избежать наряда, обходить начальника стороной, чтобы не приветствовать, они объедались табаком, чтобы заболеть и попасть в лазарет, они лихо врали даже полковнику медицинской службы, лишь бы получить освобождение от этой чертовой мельницы. Только об этом они и помышляли. Они готовы были обручиться со старухой, чтобы получить увольнение на несколько дней.