Владимир Мильчаков - Разведка идет впереди

- Вот черт,- ворчал он себе под нос,- и угораздило же этот осколок по самому лицу проехаться. Не мог по виску или по затылку, чтобы под волосами незаметно было. Так нет, в самое видное место хватил.

Разговаривая сам с собой, Гопоненко одновременно соображал, как бы ему вежливо и не теряя своего достоинства, заговорить с новым санинструктором. Повод для этого был. Во вчерашнем бою, когда дело дошло до рукопашной, какой-то фашист задел штыком левую руку старшего сержанта. Весь рукав, от плеча до локтя, был распорот, а на теле осталась неглубокая, длинная рана. Гопоненко в пылу рукопашной схватки даже не сразу почувствовал, что фашист вместе с рукавом разрезал ему руку.

Сейчас гимнастерка была уже зашита, а рана хорошо перевязана бинтом. В другое время Гопоненко, искренне считавший свою рану пустяковой царапиной, постеснялся бы заявить, что он ранен. Но сейчас эта царапина была хорошим поводом для знакомства с санинструктором.

Осторожно оттянув рукав гимнастерки, Гопоненко с сожалением взглянул на белоснежный бинт, покрывавший руку, и опять проворчал себе под нос:

- Даже кровь не проступила. Одно слово - царапина.

Когда после долгих колебаний Гопоненко пришел на медпункт, он с удивлением увидел человек двадцать автоматчиков, ожидавших своей очереди на прием к санинструктору. Среди ожидавших были бойцы и его взвода.

- Что, Перший, разве и тебя задело? - спросил он одного из них.

- Никак нет, товарищ гвардии старший сержант,- смущенно ответил молодой веснущатый солдат Першин.- Не задело. Это я сам вчера, когда через стену перебирался, колено здорово зашиб. Так ничего, в медсанбат не уйду, а чтоб хуже не было, думаю, пусть подлечит свой санинструктор.

- Добре, добре, подлечись на досуге. А у тебя, Жуков, что?

Жуков, такой же молодой солдат, как и Першин, глядя на своего командира озорными глазами веселого здоровяка, покашлял и ответил, стараясь говорить хриплым, простуженным голосом:

- Кашляю, товарищ гвардии старший сержант. Порошков от кашля хочу попросить, простыл, должно, когда Буг позавчера форсировали.

- Что ты, чудило? - удивился Гопоненко.- Такой дядя, а летом, в июле, в теплой воде простудился?

- Простыл, кашляю, товарищ гвардии старший сержант. А как мы сейчас на отдыхе, то и здоровье отремонтировать не вредно.

Не желая нарушать очередность приема, Гопоненко присел на траву рядом с бойцами.

Люди шли все с пустяками. Царапины, ушибы, порезы. Да и сами они относились к своим ранениям без всякого уважения. Чувствовалось, что всех собрало сюда желание, свойственное каждому солдату, давно оторванному от мирной жизни, услышать звонкий девичий голос, почувствовать мягкое прикосновение ласковой руки к своей продубленной фронтовыми ветрами коже. Даже это мимолетное, всего лишь дружеское участие дорого сердцам фронтовиков. Ярче становится образ тех, самых близких сердцу подруг,

Дума о которых всегда идет с солдатом по трудным дорогам войны, в самые страшные места боя.

«Вот чертушка,- подумал Гопоненко, глядя на здоровенного автоматчика, которому Зина прижигала иодом ссадину на пальце руки.- С такой мелочью лечиться пришел, а о том, что на плече старая рана открылась, помалкивает. Не хочет в госпиталь уходить. От полка отстать боится. Ну и народ».

Наконец, дошла очередь и до Гопоненко. Разбинтовывая сам себе раненую руку, старший сержант взглянул на Зину и вдруг почувствовал, что краснеет. Девушка внимательно и, как ему показалось, с каким-то особенным интересом смотрела на него.

- Я сам… Ничего… Ерунда…- смущенно забормотал он, когда Зина хотела помочь ему снять бинт.

Рана, казавшаяся Гапоненко пустяковой, не понравилась Зине.

- Пожалуй, я вас в санроту направлю. Рана воспаляется.

Преодолевая смущение, Гопоненко взглянул на девушку.

- Зачем в санроту? Сама заживет. Перевязывать почаще, и все тут.

- Перевязывать мало. Ее лечить надо.

- Вот и лечите,- обрадовался Гопоненко и вдруг, собравшись с духом, брякнул: - Вашими глазами и без лекарств вылечить можно.

Девушка удивленно посмотрела на сержанта.

- Пойдете в санроту. Там заодно и от комплиментов вас вылечат. Не к лицу они вам.

Еще больше смутившись и в душе проклиная себя за неумение ответить остроумно, Гопоненко серьезно спросил:

- Что так? Иль фотографией не вышел?

- Да нет, относительно «фотографии» у вас все в порядке, а вот… в санроту все-таки пойдете. Лечиться.

- Правильно! - раздался у них за спиной веселый и громкий возглас.

Гопоненко и Зина вскочили. Позади них стоял капитан Розиков.

- Правильно,- повторил он так же громко.- Рана воспаляется, значит, лечить. Как думаете, товарищ санинструктор, за два дня она у него перестанет воспаляться? На два дня его, пожалуй, можно отправить в санроту…

Быстро промчались дни короткого отдыха. Начались новые бои. И постепенно капитан изменил свое мнение о новом санинструкторе. Гопоненко по возвращении к себе в роту имел с Розиковым разговор. О чем они говорили, сидя на штабеле почерневших от времени жердей в стороне от расположения роты, осталось для всех неизвестным. Но автоматчики видели, что, говоря с капитаном, лихой комвзвода беспрестанно вынимал из кармана носовой платок и вытирал им шею и лицо, хотя вечер был довольно прохладный.

Скоро капитан убедился, что не всякий мужчина может заменить Зину в автоматной роте.

Окончательно же покорилось капитанское сердце, когда он узнал, что эта синеглазая девушка родилась и выросла под ласковым солнцем далекого Самарканда.

Взвод разведки расположился в тени огромной ивы, широко раскинувшей свой густой шатер на отлогом берегу глубокой и тихой реки. Августовское солнце заливало все вокруг сухим зноем. Пахло перезревшими колосьями.

Человек пять разведчиков спали, раскинувшись на траве. Остальные, собравшись около курносого рыжеусого солдата, недавно вернувшегося с выполнения боевого задания, слушали его рассказ:

- …Мы, конечно, сразу поняли, что это тот самый разведочный танк. Устименко и говорит нам: «Эх, упустили его, ребята. Теперь уйдет». Ну мы, конечно, понимаем, что никак нам нельзя с этим согласиться. Умаров предлагает: «Давай, я по этой самой канавке поползу, ты, Устименко, по за теми кустами подходить будешь, а Прокудин,- это я то-есть,- из своего «Дегтяря» экипаж успокоит, когда фашисты из танка полезут. На том и порешили. Расползались по своим местам, как уговорились, и лежим. С полчаса еще все тихо было. Потом видим, по балочке еще один фашист к танку подобрался и в люк нырнул. В скорости танк попер прямо на Умарова. Устименко тогда выскочил, да за танком. По нему из танка стреляют, а он бежит. Видит, немцы-то с переполоха попасть никак не могут. А Устименко тоже не дурак, бежит и петляет, бежит и петляет. Да прямо танку под хвост и угодил гранатой-то. Ну, поазартничал, близко подошел… Вот так-то и вышло… Танк закрутился, а потом дым из него черный… Фашисты наверх вылезают. Я по ним очередь. Они копыта кверху. Умаров подбегает, кричит: «Не бей всех, «языка» возьмем!» А я вижу, один фашист какие-то бумаги рвать начинает. Ну, я и его успокоил. Их четверо было. Двое там остались, а двух мы с собой привели.