Вадим Кожевников - Это сильнее всего [Рассказы]

С пола, шатаясь, поднялся немецкий офицер. Кустов, руки которого были заняты, растерялся. Потом высоко поднял ящик с патронами и с силой обрушил на голову немца.

Ящик треснул от удара, и пачки патронов посыпались на пол.

Пули с визгом ударялись в стены и крошили известку. Протирая слезящиеся от известковой пыли глаза, Савкин перебегал от одного окна к другому, меняя огневую позицию.

Поставив стол, на него табуретку, взобравшись на это сооружение, Горшков стрелял из автомата в круглое отверстие в стене, пробитое для вентилятора.

Немецкие солдаты вытащили на крышу соседнего здания тяжелый немецкий пулемет. Пули, ударяясь о каменную стену, высекали длинные синие искры. Но прибежал взволнованный офицер и приказал солдатам прекратить стрельбу.

Дело в том, что немецкий гарнизон, оставшийся в хорошо укрепленном городе, должен был прикрывать отступление основных своих сил.

Первым, обеспокоившись наступившей тишиной, угрюмо заговорил Горшков:

— Что же такое, ребята, получается: приехали три советских гвардейца, а немцы, выходит, на них внимания не обращают?

Савкин, зажав в коленях диск, закладывая патроны, огорченно добавил:

— А командиру что обещали! Не получилось паники.

— Получится, — сказал глухо Кустов и, взвалив на спину миномет, полез по разбитой лестнице на чердак.

Скоро здание начало мерно вздрагивать. Это Кустов уже работал у своего миномета. Прорезав кровлю, выставив ствол наружу, он вел огонь по немецким окопам, опоясавшим город.

И немцы не выдержали. Они открыли яростный огонь по дому, в котором засели гвардейцы.

Горшков, прижавшись к стене, радостно кричал:

— Вот это паника! Вот это да!

Серый дым полз с чердачного люка, обдавая угарным теплом.

Командир батальона сказал:

— Бойцы, вы слышите эти выстрелы? Это дерутся наши люди. Тысячи пуль, которые обрушились на них, могли обрушиться против нас. Пусть имя каждого из них будет жечь ваше сердце. Вперед, товарищи!

Батальонный любил говорить красиво. Но в бою он не знал страха. И если бы в атаку можно было ходить с развевающимся знаменем в руках, он держал бы это знамя.

Бойцы пошли в атаку.

А с крыши дома № 24 уже валил черный дым, и яркое пламя шевелилось на кровле, порываясь взлететь в небо.

Спустившись с чердака в тлеющей одежде, Кустов прилаживал к амбразуре окна миномет, жмурясь от дыма.

Немецкие солдаты пытались взять дом штурмом. Взрывом гранаты вышибло дверь. Ударом доски Кустова бросило на пол. Нашарив в дымном мраке автомат, прижав приклад к животу, он дал длинную очередь в пустую дверную нишу, и четыре немецких солдата растянулись на пороге.

Тогда немцы выкатили пушку.

Савкин гордо сказал:

— До последней точки дошли. Сейчас из пушки шуметь будут.

Горшков добавил:

— Выходит, ребята, мы задание перевыполнили.

Кустов, глядя на свои раненые ноги, тихо произнес:

— Уходить даже неохота, до чего здорово получилось!

В грохоте взрывов тяжелые осколки битого кирпича вырывало из шатающейся стены.

Батальон ворвался в город и после короткой схватки занял его.

Командир батальона, выстроив бойцов перед развалинами разбитого дома, произносил речь в память троих павших гвардейцев.

В это время из подвального окна разбитого дома вылез человек в черной дымящейся одежде, за ним — другой; третьего они подняли и повели под руки. Став в строй, один из них сипло осведомился:

— Что тут происходит?

И когда боец объяснил, Савкин сердито сказал:

— Немцы похоронить не могли, а вы хороните… — и хотел доложить командиру.

Но Кустов остановил его:

— После доложим. Интересно послушать все-таки, что тут о нас скажут такого.

Командир говорил пламенную речь, полную гордых и великолепных слов.

А три гвардейца стояли в последней шеренге, крайними слева, с вытянутыми по швам руками и не замечали, как по их утомленным закопченным лицам катились слезы умиления и восторженной скорби.

И когда командир увидел их и стал упрекать за то, что не доложили о себе, три гвардейца никак не могли произнести слова — так они были взволнованы.

Махнув рукой, командир сказал:

— Ладно, ступайте в санбат. — И спросил — Теперь, небось, загордитесь?

— Что вы, товарищ командир! — горячо заявил Горшков. — Ведь это же все по недоразумению сказано.

1942

Он был подтянут, одет безукоризненно и даже щеголевато. Не то что пальца, лезвия ножа не просунуть было за пояс, так он затягивался. Голенища сапог сверкали, как черные зеркала. Меховые варежки он отгибал манжетой наружу. Жесткое лицо его с прищуренными глазами лупилось от частого бритья, а на скулах играли блики. Таков внешний портрет лейтенанта Александра Колобухина.

Стремительная тактика современной войны породила новый вид войскового подразделения — штурмовые группы. Внезапностью, быстротой действий они вынуждают противника к самому смертельному из всех видов боя: к ближнему бою. Бойцов, с честью ведущих себя в схватках грудь с грудью, навечно связывает дружба людей, повидавших кое-что такое, что не всякому дано увидеть. Плохих в таких подразделениях не держат. А лейтенант Александр Колобухин был командиром штурмового отряда.

До войны Колобухин был знатным человеком.

На Дальнем Востоке, в Приморском крае, бригады шахтеров, которые, рубая уголь, пускали лавы неиссякаемые, как реки, — только это были черные каменные реки, — хорошо знают и помнят Колобухина, одного из первоклассных мастеров своего дела.

Но старой славой не живут. Когда Колобухин прибыл на фронт и его спросили, не тот ли он самый Колобухин, он ответил:

— Не тот.

Ибо гордость пришедших от мирного труда к трудному воинскому делу бывала частенько уязвленной: как всякое мастерство, воинское мастерство не дается сразу. И только после одиннадцати месяцев войны лейтенант признался, что он — тот самый Колобухин.

— Теперь я собой доволен, — сказал Колобухин, — теперь мне стесняться нечего, поскольку я себя не уронил.

Как бы бешено и яростно ни протекал бой, Колобухин ни на секунду не упускал нити умного и точного расчета. Он властвовал на поле боя. Предугадывая намерения противника, он словно принимал команду и над врагом, заставляя его делать то, что ему, Колобухину, в данный момент нужно. И поэтому, хотя ближний бой — самый смертельный, в подразделении Колобухина потери были всегда ничтожны.

Принимая нового бойца, Колобухин разговаривал с ним примерно так: