Владимир Андреев - В день первой любви

— Ну, с чего начнем? — спрашивает он, садясь за рояль. — Что у тебя там — Крейцер?

— Да, Крейцер.

Игорь Игоревич кивает. Складывает руки на груди, готовясь слушать.

Весь этот год Володя играл этюды Рудольфа Крейцера — те из них, которые считались наиболее сложными. Володе казалось, будто композитор, сочиняя их, всякий раз ехидно посмеивался над своими учениками: «Ах, ты считаешь, что постиг много? Вот посмотри, ты еще очень мало чему научился!»

Терции, сексты, октавы — Володя бился над ними целых три дня.

Когда Володя кончил играть, Игорь Игоревич подошел к нему, держа руки по-прежнему на груди, заглядывая в лицо. Покашлял и сказал:

— Урок ты выучил хорошо. Но ты играл как ученик.

Володя смутился.

— Я и в самом деле ученик.

— Но в следующий раз ты должен сыграть этот этюд как мастер, как артист. Понял?

Володя кивнул:

— Не знаю, получится ли.

— Я тоже не знаю. Это зависит только от тебя.

Игорь Игоревич прослушал и другие вещи.

— Ну, прекрасно! Чувствуется, что поработал, — и добавил в задумчивости: — Звук скрипки — это голос певца. Вырабатывай звук. — И, кажется, хотел сказать что-то еще, но замолчал, поглядывая на Володю добрым, снисходительным взглядом.

Однажды, вернувшись домой, Володя увидел во дворе полуторку и рядом Алексея, запирающего борт машины.

— Дровишек вот привез — на зиму хватит, — сказал Алексей, потирая грязные ладони.

Володя попенял ему.

— А меня чего не предупредил? Помог бы разгружать.

— Да я и сам не знал, — заулыбался Алексей. — Вон и мама идет.

Действительно, в воротах стояли мать и тетя Варя, ее приятельница. Тетя Варя держала в правой руке гостинец, перевязанный розовой лентой. Следом появился Коля, яростно размахивавший сумкой с учебниками.

Мать и тетя Варя заглянули в сарай, похвалили Алексея за дрова. Подошли женщины из соседних квартир, возвращавшиеся с работы. Возник вездесущий Серега Щеглов, в синих отутюженных галифе, в кремовой рубашке с галстуком, на котором сверкала затейливая булавка. Щеглов работал кладовщиком на кожевенном заводе, но одевался как инженерно-технический работник.

— Богатое же топливо, дорогие товарищи! — воскликнул он. — Богатейшее топливо!

Щеглов говорил, растягивая широко рот, чтобы все видели золотой зуб, который он недавно вставил. Он качал головой, вздыхал и расспрашивал Алексея, где удалось раздобыть дрова. Потом, сделав таинственный знак, начал уговаривать Алексея привезти и ему машину дров, обещая хорошо спрыснуть услугу.

Пока Алексей разговаривал с Щегловым, младший, Коля, забрался в кабину и, обхватив рулевое колесо, крутил им вправо и влево, воображая, что мчится по улицам города.

Мать и тетя Варя уже хлопотали в комнате у стола. Из открытого окна доносился голое тети Вари, звякали тарелки. Тетя Варя всегда приходила к ним с гостинцем, приносила сладкий пирог или домашнее печенье. Все это аккуратно заворачивалось в белую бумагу и перевязывалось розовой лентой, как в хорошем магазине. Когда гостинец разворачивали, она прятала ленту в карман — до следующего посещения. Мать сердилась: знала, что тете Варе самой тяжело, но та жалела мать, у которой на плечах была «орава».

— Ну как там твоя орава? — спрашивала тетя Варя всякий раз, когда встречала мать.

«Оравой» именовались три брата: Алексей, Володя и Коля.

Орава убавилась, когда Алексей устроился на работу.

— Самостоятельный парень, — говорила о нем тетя Варя. — Уважаю таких.

Всегда ровная, не обидится, не крикнет, тетя Варя как-то умела прилепиться именно к той семье, где достатки были невелики. Ей постоянно требовалось о ком-то заботиться, кому-то помогать. Уже и лет немало, и глаза не те, а с электромоторного завода, где она работала медсестрой, ее не отпускали, хотя были неплохие предложения и она могла перейти на работу поспокойнее.

Жила тетя Варя одна. Приемный сын Костя в прошлом году окончил десятилетку и уехал в Москву, поступать в железнодорожный институт. Костя — единственный свет в окошке. Тетя Варя всегда читала маме его письма.

Когда Алексей и Володя вошли в комнату, она сказала:

— Вот посмотри, что Константин учудил: приглашает в Москву.

Она обращалась к Алексею.

— А чего? — проговорил солидно Алексей. — Чего тут особенного? Поезжайте, тетя Варя. Хоть посмотрите, как в столице люди живут.

— Куда мне! — замахала тетя Варя руками, явно довольная поворотом разговора. — Перестань и говорить об этом. Да меня начальство не отпустит. Я и Константину напишу, чтобы не фантазировал.

— А я бы хоть сейчас поехал, — сказал Коля, расправляясь с третьим куском пирога.

— Помалкивай! — прикрикнула на него мать и погрозила из-за самовара пальцем.

Всякий раз, слушая разговоры о Москве, Володя буквально застывал. Двор за окном, забор, крыши соседних домов, столбы с электрическими фонарями — все это было рядом, а где-то там, далеко, в таинственной синеве вечера — Москва. Там учится Костя. Там — консерватория, вожделенная мечта Володи.

Мысли о Москве приходили часто. В Москве не только консерватория, в Москве — Ольга.

Как-то после занятий Володя сунул Игорю Игоревичу тетрадь с «Песнями без слов», повернулся и убежал, ничего не сказав. «Пусть взглянет старик, — шептал он, шагая по кривым переулкам города. — Пусть потешится…»

Володя говорил неправду: всякое он мог бы перенести, но только не насмешку. Насмешки он боялся как огня. Придя домой, долго смотрел в окно. Вон прошла через двор тетя Анна, жена Сереги Щеглова, с двумя тяжелыми сумками. Первые, еще не черные, а сероватые тени опускались за окном — от сараюшек, от старого клена. Володя представил, как вот сейчас Игорь Игоревич раскрывает его тетрадь, как вскинулись его кустистые брови… «Что у меня там идет в начале?..» Володе вдруг показалось, что он совершил глупость. Бежать, бежать немедленно, пока не поздно, забрать злополучную тетрадь… Но он никуда не побежал, только был молчалив в тот вечер. Мать даже подумала, что ему нездоровится.

В городе строили завод. Огромное пространство за рекой Котороской, недалеко от железнодорожного полотна, было огорожено дощатым забором. Рядом с забором стоял барак, в котором жили приезжие. Рабочих рук не хватало, и вербовщики сманивали людей с городских предприятий; к Алексею тоже приставали — прельщали хорошими деньгами, но он не согласился.

По вечерам у барака ярко светили фонари, играла гармошка, на площадке кружились парни и девчата, и оттого стройка казалась Володе очень веселым местом.

Однажды он пересек Котороску по наплавному мосту, поднялся на железнодорожную насыпь, прошел по ней с полкилометра и увидел длинные штабели кирпича, какие-то ящики, бревна. Чернел чуть подальше котлован, в котором люди кирками и лопатами долбили землю. К ним то и дело подъезжали грузовики, люди кидали в них вынутый грунт. Грузовики гудели предостерегающе и уезжали.