Владимир Клипель - Испытание на верность [Роман]

Марш пришлось совершать днем при беспрерывных полетах авиации, с потерями. Все-таки дивизия вышла в указанный район, саперный батальон наладил паромы и плоты для переправы. Новый приказ заставил все бросить и немедленно — опять немедленно! — выходить на Калинин.

Если бы кто взялся проанализировать действия фронта в эти дни, он увидел бы, что они пронизаны нервозностью, торопливостью, в результате чего многочисленные приказы и распоряжения не столько способствовали пользе дела, сколько, наоборот, усугубляли и без того тяжелое положение фронта.

Горелову — исполнителю — казалось, что в штабе фронта все еще не могут отрешиться от шаблонных представлений о войне и продолжают воевать, как где-нибудь в академии на картах: на маневр противника ответить контрманевром, заранее обрекая свои войска на неудачу, потому что забывают: стрелковые соединения могут дать лишь пять километров в час при хороших дорогах, и не дело им соревноваться в скорости и маневренности с танками. Забывали, что если танки сильны огнем и маневром, то, пехота — стойкостью, только дай ей время зарыться как следует в землю, оглядеться, да не гоняй ее с места на место.

Но эти его предположения не соответствовали истине. Видимо, такой вывод он делал потому, что не знал положения дел на фронте, судил о них с высоты командира небольшого соединения. Истина же лежала где-то посередине и заключалась в том, что вновь организованному фронту прямо с ходу приходилось собирать разрозненные силы, группировать их в соответствии с новыми задачами и одновременно формировать собственный штаб, различные отделы и службы, а это отнюдь не просто.

При всем этом главной бедой начального периода войны являлась растерянность перед фактом окружения. Окружение — прием не новый в истории войн, но какая же армия загодя рассчитывает на такой исход сражений! — вот он и приводил командование и штабы в смятение. Они теряли управление, теряли веру в необходимость дальнейшего сопротивления.

Этот страх перед окружением, к сожалению, еще не был изжит в войсках к осени сорок первого года и заставлял иных командиров поспешно выводить войска из-под удара, отводить их с рубежа на рубеж. Поскольку же прорывы танковых клиньев были глубоки, то и расстояния между этими рубежами намечались огромные — войска отводились сразу на десятки километров; и вот тут, на пути, опять же возникала беда — штабы теряли связь с подчиненными им частями, управление. А раз нет связи, управления, нет и должной оценки обстановки. Штабу кажется, что угроза едва наметилась, и он готовит грозный приказ: такому-то, немедленно… Но, оказывается, поздно, поздно! События давно переместились. В результате вместо дела, ради которого и создаются войска, — защиты своей земли, войска в этот ответственный период — осенью 1941 года — маневрировали, не успевая ни там, ни здесь закрепиться надолго.

Самое же неприятное состояло в том, что мало кто пытался анализировать, оценивать свои действия. Каждому казалось, что сейчас для этого не время.

Горелов раньше других, интуитивно, уловил, что эта война ведется не такими, как прежде, методами, что и ответные меры должны быть другими. Но какими? Его мысль искала выхода, но поиски пока шли вслепую, потому что под руками не было ни фактов, ни времени, чтобы их собрать и как-то проанализировать. Просто он томился в тревоге, голова у него шла кругом от постоянных перемещений, и он мысленно мог только восклицать: «Когда же этому будет конец? Когда дадут хоть день-два, чтобы солдат мог отдохнуть от бесконечных маршей?»

Он сам чувствовал, как твердая воля, настойчивость, которыми он был преисполнен в первые дни, уступают место неуверенности, пассивности.

Приказ ничего не разъяснял, только требовал «скорей!», и дивизия шла вслепую, не зная, какая задача ее ожидает. Однако продолжалось это недолго. В пути — Горелов выехал со штабом вперед — его нашел офицер связи и вручил ему пакет с указаниями Военного совета относительно предстоящих действий.

Видимо, Маслов был очень ограничен во времени, поэтому диктовал указания машинистке, и в его письме не было железной последовательности, присущей боевым приказам и распоряжениям. И все-таки это был приказ.

«Противник развивает наступление из Калинина на Торжок…» К моменту, когда Маслов диктовал эти строки, ему уже было известно из фронтовой информации, что в глубоком тылу его армии, почти в ста километрах от линии обороны (если можно назвать обороной колеблющуюся, неустойчивую линию, на которой старались поддерживать локтевую связь разрозненные, усталые части), противник частью сил наступает на город Клин, к Москве, а первой танковой дивизией и двумя полками мотодивизии решил захватить Торжок и уже овладел поселками Медное, Марьино.

«Задача дивизии, — диктовал Маслов, — двигаясь вдоль Волги, врезаться во фланг противника и захватить мост у Калинина…»

Наверное, он сам чувствовал несостоятельность этого распоряжения, потому что знал: дивизия измотана переходами, артиллерия ее не имеет даже минимального запаса снарядов, потому что во время налетов авиации побито много лошадей и сил едва хватает на то, чтобы тащить за собой орудия, и если их еще не бросили в пути, так лишь из-за великой самоотверженности бойцов, не щадящих себя. И подкрепить дивизию снарядами он тоже не мог, потому что запасы, накопленные за лето, по вине Толкунова были уничтожены. А теперь каждый снаряд на вес золота.

При мысли о Толкунове у Маслова все закипало в груди: «Это ли не преступление! Расстрелять мало…» Фронт дал ход его докладной, ведется расследование. Равнодушный, нераспорядительный человек уже снят с должности, и что будет с Толкуновым дальше, Маслова мало интересовало. Толкунова могут снять, судить, а следствие его преступной бездеятельности еще долго будет сказываться на войсках.

Маслов опасался, что Горелов может отнестись без должного рвения к выполнению задачи, на этот раз настолько важной, что никакие затруднения не должны приниматься во внимание, поэтому счел нужным разъяснить:

«Задача дивизии — как можно скорее выйти в район Калинина, не давая возможности группировке противника распространяться на Торжок, чтобы он не мог выйти на тылы Северо-Западного фронта. Мало того, что сломан один фронт, этим самым противник может сломать второй — Северо-Западный. От действий вашей дивизии, как видите, зависит…»

Он хотел продиктовать: зависит судьба Ленинграда и Москвы, чтобы вселить в душу Горелова чувство огромной ответственности, которым был преисполнен сам, но вовремя спохватился, что перехлестнет. Эта задача по силам разве всей его армии, а не дивизии. «Зависит очень многое… Рассчитывать надо только на себя. Воюете только тем, что имеете на колесах…»