Владимир Клипель - Испытание на верность [Роман]

— При чем здесь мы? — сказал Кракбаев. — Командир приказал, его благодари.

— Кореш, спасибо… — схватил Сумароков Лихачева за руку.

— Иди ты… — Лихачев впервые длинно и грязно обругал Сумарокова. — Из-за таких, как ты, деревню отдали. Если б не Крутов, и не подумал бы даже вытаскивать.

Тут случилось то, чего никто не ожидал: Сумароков вдруг заплакал и, опустившись перед бойцами на колени, забормотал:

— Братцы, спасибо вам всем… Вовек не забуду. Назовите меня самой последней сволочью, если еще когда-нибудь подведу отделение. Вот, не надо мне одному ничего, пусть на всех достанется…

С этими словами он лихорадочно принялся расстегивать противогазную сумку и вытряхивать на землю ее содержимое. Посыпались кольца, часы, золотые безделушки.

— Где взял? — строго спросил Лихачев. — Убитых обшаривал?

— Ты что? — опешил Сумароков. — Еще чего… Когда ты меня к лейтенанту послал, возле мотоцикла гляжу — убитый фриц. Заглянул в коляску, а там саквояжик. Ну, я и подумал: может, там что есть. Крышку ножом чикнул, а под ней вот это все. Чем добру пропадать, решил взять. Все равно кто-нибудь попользовался бы.

— Собери, — приказал Лихачев. — Сдай командиру роты по списку. Чтоб тютелька в тютельку, ничего не пропало. Мой батька в первую германскую воевал и мне настрого наказал: на войне чужим не пользуйся — добра не будет. Это все с наших людей награблено, и я руки пачкать не хочу. Верно?

— Сдать и дело с концом! Пускай на оборону идет.

— Так разве я против? — сказал Сумароков. — Как на духу, вот хоть обыщите, ни одного колечка не утаил. Провались оно все. Отнесу…

— Садись, вписывай все в список, — сказал Лихачев. — Мы все подпишемся, чтоб веры больше было, а то еще хватишь мороки с этим добром.

Предосторожность оказалась не лишней: сдать это «добро» было нелегко. От командира роты Сумароков прошагал в штаб батальона. Комбату Бородину некогда было разбираться с этим барахлом, и он отправил Сумарокова в штаб полка к Матвееву. У комиссара оказался оперуполномоченный, и он стал дотошно выспрашивать, как и при каких обстоятельствах найдены ценности, и лишь после этого приказал сдать их начфину полка. Вернулся Сумароков, когда время перевалило за полдень.

— Ну, братцы, зарок дал: под ногами будет золото валяться — не подниму.

Перед уходом из укрепрайона, когда из дивизии пришло указание откомандировать Нисколько человек из младшего политсостава на курсы, желательно из тех, кто еще не проявил себя на деле или слабо к политработе подготовлен, Матвеев, не колеблясь, включил в список младшего политрука Кузенко. Не оправдал доверия. Еще не видели боев, а в четвертой роте больше всего происшествий. Если за два года службы в мирное время не нашел подхода к людям, значит неспособен к политработе. Будь другое время, можно было бы не торопиться с выводами, подождать, глядишь, приобрел бы опыт. Не сразу, конечно, а с возрастом. Но война не терпит ни одного дня. Нужно уметь работать сейчас, сию минуту. Люди угнетены слухами о неудачах под Киевом, беженцы преувеличивают силы гитлеровцев. (За последнее время много беженцев шло через укрепрайон.) Что ж, неспособен — ничего не поделаешь. А строевой командир получится: исполнительный, дисциплинированный, и воля есть. Этих качеств у него не отнимешь.

Командир полка бегло, не задержавшись взглядом ни на одной из фамилий, пробежал список, подписал. Матвеев догадывался, почему список не вызвал возражений: Исаков ни одного из названных не помнил в лицо, да и бумаги разные идут потоком, приходится подписывать не задумываясь.

Исаков выглядел озабоченным, усталым. Под округлыми по-птичьи глазами — мешки, лицо пожелтело, морщин стало больше: за последнюю неделю-полторы навалилось столько хлопот, что дня не хватало. Строители сдавали оборонительные сооружения, пришлось много ездить, разбираться с делами комиссий, устраивать стрельбы на проверку прочности, уточнять схемы, устранять недоделки. Уйдут строители, тогда все придется брать на себя, а кому это интересно? Строили много, и, конечно, качество не везде было на уровне. При стрельбе оказалось, что снаряд из полковой пушки не только вскрывает земляную обсыпку дзота, но и ломает накатник. Слабоват оказался и бетон дотов. От одних этих волнений у любого голова пойдет кругом, а тут еще слухи, что вот-вот начнется наступление гитлеровцев.

Свет из окна падал на Исакова со спины, серебрил тусклые волосы. Синеватые вены бугрились на кистях рук, лежавших поверх бумаг и карт. Побарабанив в раздумье пальцами, Исаков неожиданно спросил:

— Какой батальон у нас более надежен?

— В смысле чего? — резко, будто его ожгло, спросил Матвеев. — Я не понимаю такой постановки вопроса: сомневаться в преданности целого подразделения! Двадцать лет советской власти не прошли для народа напрасно. Да и мы хлеб едим не задаром…

— Я имею в виду подготовку, — уточнил Исаков, понявший, что неточно сформулированным вопросом действительно оскорбил комиссара. — Скоро придется воевать, и от первого боя многое будет зависеть. Вы лучше меня знаете наши кадры.

— Второй, — не раздумывая, заявил Матвеев. — На капитана Бородина можно положиться.

— Да, я тоже так думаю, — согласился Исаков.

Этот разговор у них произошел в укрепрайоне, за несколько дней до немецкого наступления. Полку потом приказали вступить в бой под Осугой. Исаков направил туда первый и третий батальоны, наверное, считал, что заткнуть брешь не удастся, положения не восстановить, а раз так, зачем губить лучшее подразделение. И лишь теперь, для захвата деревни Ширяково, он выделил второй батальон. Значит, не забыл рекомендации.

Второй батальон еще засветло вышел в район сосредоточения. По времени, так уж должен бы приступить к выполнению задачи, но донесений еще нет. Связисты потянули за ним нитку, однако линия еще молчит. Может, Исакову уже и доложили, как там дела, но идти к нему Матвееву не хочется. Пока числился комиссаром полка, Исаков с ним, хоть, и скрепя сердце, считался, а как стал заместителем по политчасти, просто игнорирует. Раз, мол, единоначалие, так знай свою политработу, обеспечение и не лезь в командование. Хоть и не говорит этого вслух, но по тону понять можно, по отношению.

Матвеев нервничает: неужели не понимают, что о них беспокоятся? Давно могли послать с донесением связного. Потом, подумав, берет себя в руки: нельзя так. Он ждет, поэтому для него каждая минута кажется вечностью, а они заняты делом и времени не замечают.

С батальоном ушел старший политрук — секретарь партбюро полка. Ему поручено обеспечить надлежащее выполнение задачи батальоном. Внезапно пришло на ум, что не мешало бы еще раз проверить, как развернулась санитарная рота. Ведь кутру, наверное, поступят раненые. Матвеев надел шинель и вышел на улицу.