Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Бронепоезд приближался к стоянке.

Дрезина следовала за нами на некоторой дистанции. Иногда сквозь клочья тумана проглядывал ее черно-желтый кузов.

Капитан оживился.

— Готовьтесь кормить людей обедом и сразу же за работу! Транспортники уже оборудовали стрелку, молодцы ребята, по винтику собрали. Если к вечеру успеем, сам черт нам не брат! Фашистский подарочек полетит к чертовой бабушке — в самую балку! — Он громко расхохотался. — То-то будет потеха!..

В это время радист громко крикнул:

— Командира к аппарату!

— Кто? — вскинулся Балашов.

— Дрезина вызывает!

Балашов бросился к рации, обеими руками схватил трубку. Глаза его расширились. Он побледнел, изменился в лице…

Какие-то мгновенья капитан стоял точно одеревенев, слушал молча. В трубке беспрерывно трещало, кто-то быстро говорил.

Я подошел вплотную, склонился над трубкой.

— …ихний паровоз возле моста толкнул по рельсам платформу! — услышал я взволнованный голос Марины. — Паровоз ушел… мы не сразу сообразили, в чем дело, потом туман скрыл платформу, но теперь она снова видна, потому сообщаем с опозданием… Она катится на нас… пока движется с малой скоростью!

— Давай скорее полный назад! — крикнул мне капитан, не отрываясь от трубки.

Я дал команду в микрофон. Бронепоезд заметно ускорил ход.

— Сержант Нелидова, прибавьте скорость и следуйте за нами! Посмотрим, до каких пор она будет катиться…

— Товарищ командир, платформа набирает скорость! Она приближается… Сейчас я вижу ее без бинокля… на ней какие-то ящики…

— Командуй предельную! — опять не отрываясь от трубки, крикнул мне капитан.

Я передал приказ на паровоз.

Бронепоезд мчался на всех парах, труба страшно дымила.

— Нелидова! — кричал в трубку капитан. — Следуйте за нами, дистанцию уменьши́те до двадцати метров! Двадцать метров! Мы идем на максимальной скорости!

— До каких пор? — хриплым голосом проговорил комиссар, который тоже стоял у рации. — Вот-вот станция! Ты представляешь себе, что будет? На станции санитарный поезд, эшелоны…

Командир провел рукой по мокрому лбу, стирая пот, и с такой силой тряхнул рукой, словно пристала к ней какая-то мразь…

Трубка молчала.

Возможно, там тоже задумались над тем, о чем здесь забеспокоился комиссар.

— Командир, принимай решение! Эти гонки уже недопустимы! — решительно сказал он.

Капитан почему-то снял шапку. Лицо его покрывали красные пятна. Встречный ветер развевал волосы.

— На каком расстоянии от вас платформа? — крикнул он в микрофон рации.

— Метрах в трехстах, — приглушенно послышалось в наушниках.

— Нелидова! — крикнул капитан. — Срочно останавливайте дрезину, ставьте ее на тормоза, а сами прыгайте! Оба немедленно прыгайте! Прыгайте в разные стороны! Это приказ, вы меня слышите? Тормозите и прыгайте! Скатывайтесь по насыпи подальше!.. Почему вы молчите? Марина!..

В это время бронепоезд прогрохотал на входных стрелках Жихарева.

Мимо пронеслась полуразрушенная водокачка.

— Мы на станции! — воскликнул комиссар. В его голосе прозвучала тревога. Он протянул руку к микрофону…

— Нелидова! Говорите, что там у вас!

— Тормоза не держат, товарищ капитан. Путь мокрый, мы все еще катимся по рельсам… платформа быстро приближается…

— Не ждите полной остановки дрезины, закрутите до предела тормоза…

Дрезина молчала.

— Марина! Марина! — надрывался капитан.

В это время рация вновь заговорила.

— Дрезина и платформа совсем рядом. — Голос Нелидовой звучал до жути спокойно. — Мы с Тереховым уже приняли решение: включаем переднюю скорость…

Балашов как будто оглох и онемел. Он перестал командовать, понимая, что уже все поздно…

— Товарищ капитан, друзья, прощайте!.. Не забывайте нас!.. — послышалось из рации…

В это мгновение ужасающий грохот поглотил все звуки.

Мы оцепенели от ужаса.

Капитан так и застыл, склонившись над рацией, только микрофон выпал у него из рук.

Бойцы расширенными глазами вглядывались в туманную даль.

Никто не проронил ни слова.

Некоторые уже успели обнажить головы.

Не знаю, сколько времени длилось наше скорбное молчание.

Как бы сквозь сон слышал я голос комиссара.

Поразительно изменившимся голосом он что-то громко говорил с командирского мостика. Бойцы молча слушали его захлебывающуюся речь.

А капитан стоял все так же неподвижно, неестественно согнувшись. Он исподлобья глядел туда, где вперемешку с белесым туманом клубился густой черный дым.

Я не помню, как мы вернулись.

Бронепоезд остановился, паровоз спустил пары.

Бойцы мрачные, понурые молчаливо сходили с платформ и собирались группами.

Стояла мертвая тишина.

…По платформе застучали сапожки. Бледная, заплаканная Тоня Еремеева как-то несмело, точно украдкой, подошла к нам, утирая платком глаза.

— Товарищ капитан!..

Балашов не отозвался.

— Что вы?.. — спросил я.

— Это вот Марина дала мне перед выездом… просила, если что случится, чтобы домой переслали… — и она протянула мне сверток, обернутый в газетную бумагу, перевязанный голубым шнурком.

Я безотчетно развернул его.

С фотографии строго глядела пожилая женщина.

— Это учительница Марины… она столько про нее рассказывала, — сквозь слезы проговорила Еремеева.

С другой фотографии улыбался бравый лейтенант в морской форме.

— Маринин брат, он тоже погиб недавно.

На третьей фотографии была она сама, Марина Нелидова. На обороте торопливым, но четким почерком было написано:

«В день поступления на филологический факультет Ленинградского университета».

— Товарищ капитан, — снова обратилась Еремеева к Балашову. — Я никогда себе не прощу, если не скажу вам… Марина любила вас!

Капитан покачнулся, точно в спину ему всадили нож.

Еремеева, не прибавив ни слова, торопливо сбежала с платформы.

…Мне казалось, что не три фотографии, а три человеческие жизни лежали на моих ладонях…

А в ушах звучали слова Нелидовой: «И тебя настигнет пора сожаленья…»

Видно, никому не избегнуть этого горького чувства.

Сожаленье… Сожаленье — это червь сердца, который без устали точит его.

…А капитан все стоял неподвижно и глядел в туманную даль.

По запавшим небритым щекам его катились слезы…

Перевела Камилла Коринтэли.

Серое небо, тяжелое, давящее, бескрайнее, гигантским куполом нависло над землей. Нависло так низко, что кажется: руку протяни — коснешься.

Огромные ели в снеговых бурках стоят неподвижно, застывшие от мороза, стоят, как нарисованные, упираясь резными верхушками в небосвод.

Плавно, бесшумно, мерно падает снег.

Тишина вокруг, удивительная тишина…