Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Та, что постарше, с сержантскими треугольниками на петлицах, сделала несколько шагов навстречу командируй четко доложила:

— Сержант Нелидова прибыла в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!

Вторая последовала ее примеру. Она оказалась рядовой Тоней Еремеевой.

Ни та, ни другая не знали, кто был командиром: и у комиссара, который по званию был старший политрук, и у Балашова на петлицах было по шпале. Обе девушки, рапортуя, дипломатично поглядывали то на одного, то на другого, чтобы и комиссар, и командир могли принять рапорт на свой счет.

Я улыбнулся: это был хорошо известный прием. Поскольку полевые знаки отличия комсостава и политсостава не различишь, то каждому из нас не однажды приходилось к нему прибегать.

Внешний вид девушек, их выправка, повадки говорили о том, что они прошли хорошую военную подготовку.

Командир стоял не двигаясь, мрачный, недовольный, насупленный.

Он даже руки не поднял в знак приветствия, слова не проронил. Девушки тоже выжидающе молчали. Видимо, разница между приемом, который оказали им солдаты, и суровостью этой встречи была велика.

Я чувствовал, что обе они крайне взволнованы. И без того угрюмый, а теперь еще и разгневанный, капитан Балашов с его седеющей копной волос, вероятно, казался девушкам грубым и злым. А ведь в действительности все совсем иначе…

Пользуясь моментом, я внимательно рассматривал обеих.

Они были высокие, стройные. Нелидова, более рослая, с высокой грудью и тонкой талией, казалась сильней и крепче своей подруги.

Обе в выцветших солдатских гимнастерках с накладными карманами на груди. Широкие армейские ремни, туго перетягивавшие талии, еще более подчеркивали их стройность. Такие же выцветшие юбки до колен, грубые кирзовые сапоги. Женское кокетство наших новеньких бойцов проявилось лишь в том, как они носили свои пилотки: немудреный головной убор сидел на их головах с неподдельным изяществом.

Рядовая Тоня Еремеева была жгучая брюнетка с черными, как вороново крыло, вьющимися волосами и черными же глазами на нежном лице, а сержант Марина Нелидова, с матовой кожей, точеными чертами лица и огромными голубыми глазами, обрамленными длиннющими ресницами, смотрела так, что казалось, проваливаешься в какую-то бездонную пропасть. Пышные волосы Нелидовой были коротко острижены «под мальчишку». Юбка и гимнастерка были отлично подогнаны, в ее движениях чувствовалась сила и чувство собственного достоинства. Словом, я так залюбовался ею, что Еремееву даже не смог как следует рассмотреть. Впрочем, что-то неуловимое делало их похожими друг на друга.

Правда, чтобы оценить по достоинству внешность женщины, надо сравнить ее с другими, надо увидеть ее в кругу других женщин. А в одиночку каждая может показаться красивой…

И если бы вы спросили меня, сколько времени мы так простояли лицом к лицу, две девушки и четверо мужчин — командир, комиссар, я и Шульженко, — я, наверно, не смог бы ответить.

Меня отрезвил голос комиссара. Приветливо улыбаясь (что случалось не очень-то часто), он мягко спросил:

— Какая у вас специальность, девушки?

— Мы, товарищ старший политрук, не девушки, а бойцы Красной Армии. У нас есть звание и фамилия, поэтому прошу так к нам и обращаться, — не дрогнув бровью, выпалила Нелидова, да еще и поглядела на него в упор.

— Ты смотри, а! — вырвалось у командира. Ему явно понравился ответ сержанта, он перестал сверлить девушек своим колючим взором. Глаза его из-под кустистых бровей посмотрели мягче.

Степанов опешил от неожиданности, на лице его так и застыла приветливая улыбка.

— Как, разве слово «девушки» оскорбительно? — как бы оправдываясь, проговорил он и торопливо добавил: — Ладно, оставим это, скажите, пожалуйста, какая у вас специальность, чему и где вы обучались? — последние слова он произнес уже по-деловому сухо.

— Это пока только цветики, еще не то услышите, — пробурчал старшина и многозначительно поглядел на командира. По-видимому, он уже успел испытать на себе их крутой нрав.

Командир продолжал хранить молчание. Он только пристально смотрел на девушек, точно стремясь уяснить сейчас же, что они собой представляют и на что способны.

— Мы обе, товарищ старший политрук, дальномерщицы. Закончили шестимесячные курсы в Ленинграде. Направили нас на бронепоезд по распределению. На фронте не были, в военных частях не служили, — спокойно, как ни в чем не бывало четко отрапортовала Нелидова.

— Да-а, вот это уважили! Вот это — наградили! — так же вполголоса сказал старшина, только на этот раз девушки услыхали его слова. Еремеева, качнувшись, переступила с ноги на ногу, а Нелидова вспыхнула, тряхнула головой.

— Это мы еще поглядим, — проговорила она как бы про себя, но достаточно громко и отчетливо.

— Чего поглядим? — обрел наконец дар речи командир.

— Кого уважат и кого наградят, — так же отчетливо и смело, но сдержанней ответила Нелидова.

— Чего, чего, какие еще там награды? — прищурив один глаз, спросил комиссар.

— За заслуги, конечно, о каких других наградах можно сейчас говорить? — проговорила черноглазая Еремеева, и на ее бледных щеках проступил румянец.

Капитан резко повернулся к нам и внимательно оглядел, как будто спрашивая, исчерпали ли мы свои вопросы или нет.

— То, что обе вы на язык бойки, сразу видно. А вот в бою на что горазды, это и вправду поглядим, завтрашний день покажет, — с некоторой угрозой сказал комиссар.

— Что это вы, товарищ комиссар, или запугать решили наших новичков? — с несвойственной ему улыбкой спросил командир.

— Я не пугаю! Я хочу только, чтобы товарищи бойцы, — комиссар особо выделил последние слова, — чтобы товарищи бойцы знали, что здесь бронепоезд, а не шестимесячные курсы дальномерщиков.

Он хотел еще что-то сказать, но командир прервал его. Эдаким залихватским тоном, которого я никогда, пожалуй, за ним не замечал, он громко окликнул Шульженко:

— Старшина, ко мне!

Шульженко тотчас подбежал и встал навытяжку. Он по опыту знал: ежели капитан начинает приказы отдавать, держи ухо востро.

— Сержант Нелидова, рядовая Еремеева, когда вы ели в последний раз?

— Сегодня в шесть утра, товарищ капитан, — ответила Нелидова. В ее тоне чувствовалось некоторое удивление.

— Старшина Шульженко, а который сейчас час?

— Восемнадцать сорок, товарищ капитан!

— Значит, сколько времени бойцы не ели?

— Двенадцать часов, товарищ капитан, — упавшим голосом ответил старшина.

— Сколько километров вы прошли сегодня? — спросил капитан девушек.

— Двадцать пять, — ответила Еремеева.

Командир обернулся, поглядел на нас и, обращаясь к старшине, проговорил таким тоном, что у Шульженко, верно, поджилки затряслись: