Альберт Мальц - Крест и стрела

Шумно вздохнув, она вышла из палаты, думая о том, что бедная сестра Шейтауэр еще не поправилась и завтра ей опять предстоит долгий рабочий день.

Зная, что все ушли, Веглер, прежде чем вытереть лицо, все же чуть-чуть приоткрыл глаза и обвел взглядом палату. Он даже не мог сердиться на сестру — слишком отрешен он был сейчас от подобных чувств. В сущности, то, что она сделала, было для него полезным предупреждением. Что бы ни случилось, он едва ли может рассчитывать на женскую жалость с ее стороны и ждать чего-нибудь, кроме предательства, от доктора.

Он понял также, что это посещение дало ему очень ценные сведения. В таких случаях, как у него, возможны повреждения черепа. Надо только «лежать, как бревно», по выражению Цодера, и стараться не застонать от боли. И тогда встречу с Баумером, которую Цодер назначил на восемь часов, будут все время откладывать. Одним словом, благодаря доктору он сделал крупный рывок вперед в состязании — теперь к нему не станут приставать до утра. И если ему хоть немного повезет, он сможет задержать их до ночи.

Он лежал, не шевелясь. В течение тех десяти минут, что Цодер и сестра пробыли в палате, он не ощущал пульсирующей боли в животе. Сейчас боль возобновилась с удвоенной силой. Веглер стиснул зубы и судорожно проглотил слюну. Он будет трудным, этот день последнего испытания — тут уж сомнений быть не может…

Что ж, решил Веглер, тогда попробую чем-нибудь занять мысли. Ему есть о чем подумать. Да, разумеется. Можно также про себя напевать всякие песни — из тех, что он, бывало, наигрывал на аккордеоне. Да, это будет совсем не плохо. Конечно, он найдет, чем заполнить всего лишь двадцать часов.

И вдруг бодрое настроение сразу покинуло Веглера. «Сегодня ночью я умру», — подумал он, и его охватила грусть, саднящее ощущение бесцельности и никчемности прожитой жизни. Он думал о Берте Линг, которая должна была стать его женой. Как грустно — грустно и обидно, что она предала его. Если бы не она, стрела из сена беспрепятственно допылала бы до конца.

И все-таки даже сейчас Веглер не чувствовал ненависти к Берте за этот поступок. Даже в своем горячечном исступлении он заметил, что с ней истерика от страха. Быть может, если бы он ей больше доверял или постарался бы получше объяснить, что у него на сердце, она не предала бы его, а, наоборот, помогла бы. Но он сам находился в таком смятении, так истерзаны были его душа и рассудок, что он не мог быть осторожнее и мало думал о ней. И в этом смысле он виноват больше, чем она. Берта — хорошая женщина, и она любила его. А он испортил жизнь и ей и себе.

Страшно было думать, какое будущее ждет Берту. Тридцать шесть лет, незамужняя, носит ребенка от него — ребенка, которого объявят отродьем изменника. Что будет с нею — с ласковой, пугливой Бертой, которой хотелось только немножко счастья?

Веглер вздохнул. Ему стало нестерпимо жаль Берту. Конец всем их мечтам. Было время, когда так славно мечталось о ферме, о подруге — доброй женщине с теплым телом, о подрастающем ребенке — доказательстве того, что они оба по-настоящему обрели вторую жизнь. Он верил в эту мечту — как будто они жили не на фашистской земле!

Ах, господи, что же он за человек! Почему прежде он жил, ни о чем не задумываясь, а теперь вот сделал это?

Почему какая-нибудь идея неожиданно завладевает человеком, цепко держит его и заставляет делать то, что сделал он? Ему сорок два года, но он, в сущности, ничего о себе не знает. И осталось ему всего двадцать часов, за которые нужно выяснить, почему он выбрал такую смерть — смерть изменника, отверженного человека, которому окружающие плюют в глаза.

Режущая боль снова опоясала его. Он скрипнул зубами и впервые за многие годы стал молиться.

— Господи, — шептал он, — сделай так, чтобы английские самолеты все-таки прилетели. Прошу тебя! И помоги мне думать о чем-нибудь. Я должен не поддаваться боли.

Годы прошлой жизни были словно перепутанные мотки пряжи, откуда тоскующий, чего-то ищущий разум Веглера вытягивал одну ниточку за другой. Вдруг вспомнились слова: «Вилли-Свистун». Так всегда звал Веглера его друг Карл, вкладывая в это прозвище оттенок ласкового пренебрежения. И впервые в жизни Веглер сейчас спросил себя с беспощадной прямотой: «Быть может, Карл был прав? Он называл меня большим бессловесным буйволом. Но как узнать человеку, правильно или неправильно он распорядился своей жизнью?»

Впервые Карл наградил этим прозвищем Веглера в окопах в 1918 году.

— Да что ты вечно свистишь! — с досадой воскликнул он однажды. — Ей-богу, когда же ты научишься относиться к жизни серьезно?

— Серьезно? — ухмыльнулся Веглер. — А я и так до того серьезен, что больше некуда. Иначе я не стал бы свистеть. Просто ты считаешь серьезным одно, а я совсем другое, вот и все.

Это было справедливо лишь отчасти: в ту минуту Вилли, посвистывая, и вправду только бравировал своей храбростью— рота готовилась к атаке; но и вообще, он научился относиться к жизни легкомысленно. Карл был настроен более мрачно и твердил одно:

— Это паршивая война. Она нужна только фабрикантам оружия, которые на ней наживаются, и больше никому.

На это следовал неизменный ответ Вилли:

— Конечно, война паршивая, но мой отец всегда говорил: «Умный человек во всем отыщет хорошую сторону». На, ворчун, выпей глоток шнапса и закрой свою пасть. Мы пока еще живы, правда? Я знаю одно: дома у меня есть моя голубоглазая Кетэ, и скоро у нас будет маленький. Вот к чему я вернусь домой, если смогу. Хочется еще пожить в свое удовольствие.

— Умный человек во всем отыщет хорошую сторону, — повторял Вилли и, просвистав несколько тактов песни, подбрасывал носком сапога ком земли. — Знаешь, что говорил мой отец? — обратился он однажды к Карлу. — «Жизнь похожа на пчелиные соты (так он говорил). Надо знать, куда прикладываться ртом, где сосать, что глотать и что выплевывать». Ну что, скажешь, неправильно, Карл? Это говорил человек, который знал, что к чему. Черт побери — если видеть только темные стороны жизни, тогда, конечно, дело твое дрянь. Ты думаешь, у моего старика была легкая жизнь? Как бы не так! Он работал как вол, потом получил отравление свинцом и десять лет мучился, покуда бог не взял его душу. Но во всем он старался найти светлую сторону и всегда чуть-чуть улыбался. Теперь возьми меня: чтобы прокормить мать, я работал с пятнадцати лет. А через неделю после того, как меня призвали, она умерла от воспаления легких. Вот какая чертовщина! Я так понимаю: жизнь нельзя поворачивать по-своему туда или сюда, нельзя даже загадывать вперед. Старайся найти во всем хорошее — вот моя философия. Живи в свое удовольствие, ничего не принимай слишком близко к сердцу, бери жизнь такой, как она есть.