Альберт Мальц - Крест и стрела

Это была самая подходящая работа для Вилли, для человека, внутренне оцепеневшего и не желавшего, чтобы это оцепенение прошло.

Так протекало существование Вилли шесть дней в неделю. По воскресеньям тоже все шло по заведенному порядку. Утром гудок не будил рабочих, и они спали допоздна. Питались они, впрочем, так же, как всегда: в праздник их кормили тоже два раза в день — в полдень и в пять часов. Вилли не вставал до полудня. Потом час уходил на стирку — он стирал комбинезон, в котором работал всю неделю, свои три пары носок, заплатанную пару теплого белья, которую надевал на ночь. С такой пустяковой стиркой Кетэ управилась бы меньше чем за час, но Вилли нарочно возился подольше, чтобы как-то убить время. Потом он возвращался в барак и лежал, куря одну безвкусную сигарету за другой, пока не выкуривал весь свой недельный паек, приберегаемый на воскресенье. Он разговаривал мало, и то только, если к нему обращались с вопросом. Однако такие, как Хойзелер, Келлер или Руфке, беспрерывно болтавшие о чем угодно, считали его не угрюмым, а просто молчаливым. Когда его спрашивали, он отвечал дружелюбно; когда Фриш показывал свои уморительные номера — параличную старуху, которая доит корову, близорукого кондуктора в вагоне или самое их любимое — Эмиля Яннингса, играющего Поля Крюгера, вождя буров, — Вилли улыбался и хохотал вместе со всеми. Товарищам он нравился, они восхищались его силой и выносливостью, но его душа была для них закрыта, так же как и их души — для него.

В пять часов — вот когда наступал самый сладостный час воскресного дня. Незадолго до пяти все надевали праздничные костюмы, такие же обтрепанные, как и будничные. Праздничная одежда Вилли состояла из синего шерстяного костюма, купленного девять лет назад. Костюм залоснился, но в общем выглядел прилично, если не считать разъехавшегося шва на спине. От работы у парового молота у него увеличились мускулы плечей и спины, поэтому пиджак стал узковат. Вилли был бы рад, если бы английские бомбардировщики оставили ему вместо костюма кое-что другое из его имущества: пару ботинок из настоящей кожи, или аккордеон, или альбом с фотографиями, которые они с Кетэ собирали больше двадцати лет. Но поскольку английский король решил даровать Вилли Веглеру синий шерстяной костюм и ничего больше, то он надевал этот костюм по воскресеньям, как надевал его уже девять лет по праздникам, — вот и все.

Приодевшись, они шли в столовую. «Сегодня не будет брюквы, ребята, — говорили они друг другу. — Сегодня — воскресенье». По воскресеньям их кормили вкуснее, чем всю неделю. Конечно, разве можно сравнить эту еду с воскресным обедом, который в прежние времена подавался дома, на кухне… но все же хоть какое-то разнообразие за целую неделю. Хлеб, суп, картошка, ломтик солонины, яблоко. Или колбаса с жареной картошкой, или тушенка из овощей и мяса и так далее. В прежние времена они презрительно плюнули бы при виде тех жалких порций, какие выдавали им теперь. Но в годы подготовки к войне, в годы «пушек вместо масла» они узнали, что их организмы способны выдерживать целый рабочий день на таком количестве пищи, какое раньше они съедали в один присест. Им давно уже не приходилось смаковать вкусную еду; они вставали из-за стола не насытившиеся, почти голодные. И все же они как-то жили… и даже работали.

После обеда начиналось самое интересное за всю неделю: поход в деревню. А лучшим в этом походе было самое его начало, когда они шли к шоссе через лес. В это время почти каждому из них — признавался он в том или нет — буйная фантазия рисовала одну и ту же картину: вот он встречает в лесу какую-нибудь одинокую крестьянку, муж которой на фронте, завязывает знакомство, а потом ложится с ней в постель. Всю неделю они предавались этой мечте, и к тому времени, как начиналась прогулка, их распаленное воображение не знало удержу. Лишь бы женщина, а какая — неважно. В первое время они высматривали хорошенькое личико или аппетитную фигуру. Прошло несколько недель, и хотя воображение рисовало им женщин, созданных по их вкусам, глаза их пленяла любая юбка. Они были отчаянно голодны — и все тут.

Однако голод этот не был чисто физическим. И хотя Хойзелер бесконечно расписывал свои былые победы, хотя Келлер вырезал десятки фотографий из порнографических журнальчиков, которые постоянно ходили по рукам в цехах, на самом деле они страстно мечтали снова о тихой семейной жизни, о доме, о своих детях… и о том, чтобы поскорее кончилась война. Даже заводя похабные разговоры о женщинах, они остро тосковали по дому и семьям. Это были усталые люди, изнуренные тяжелой работой и постоянным недоеданием. Живи они дома, они с трудом добирались бы до постели и засыпали мертвым сном, даже не притронувшись к женам. Но в этой похожей на кошмар жизни они вели себя, как распаленные подростки.

Прогулка по лесу — самое приятное за всю неделю — быстро подходила к концу. Выбравшись на дорогу, они вступали в реальный мир. Дорога приводила в деревню — всего около пяти километров от завода, час ходьбы. И когда они приближались к деревне, им становилось ясно, что все их сладостные ожидания — сущий вздор. Конечно, Пельцу, такому молодому и красивому малому, даже болтающийся пустой рукав не помешал завести знакомство с деревенской девушкой, и по воскресным вечерам он исчезал, весело помахав им на прощанье. Но завод кишел мужчинами, а деревня была маленькая. И в этой охоте за немногочисленными женщинами, из которых далеко не все стремились изменять своим мужьям, много ли шансов на успех оставалось толстобрюхому пятидесятилетнему Келлеру или Хойзелеру с его кислой физиономией? Шансов не было никаких, и они это поняли после первых же двух воскресений, потраченных на тщетные поиски. Тем не менее каждую неделю они по-прежнему отправлялись в путь, и, пока не входили в деревню, их веселило радостное предвкушение. Настроение начинало портиться после того, как они проходили мимо первого дома. Созданная мечтами Анна не здоровалась с ними на улице, а пухленькая Мария не снимала лифчик в незанавешенном окне, как им мерещилось весь этот день. Так, дойдя до пивной Поппеля, они окончательно спускались с небес на землю. Тогда Хойзелер, обернувшись к Келлеру, говорил: «А не выпить ли по маленькой?» И Келлер совал руку в карман, нащупывал несколько монет и, пожав плечами, отвечал: «А что ж? Все равно, делать нам нечего». Вот это. и было воскресеньем. Они шли к Поппелю, где воздух был насыщен кислым запахом пива, запахом эрзац-табака и усталого мужского тела, и, если позволяли средства, напивались вдрызг. Они орали, пели и рано или поздно кто-то лез в драку. И когда говоруны вроде Руфке окончательно решали, как расправиться с Англией и какие части России можно оставить русским, когда у молчаливых, вроде Вайнера, которые сидели над своими кружками, точно каменные, кончались деньги, тогда все, шатаясь, ковыляли домой, и головы у них кружились, а в животах урчало, и, повалившись на постель, они храпели до утреннего гудка.