Альберт Мальц - Крест и стрела

Мысли его оборвались. В мозгу возникло страшное видение — Кетэ, его жена, ее обнаженное тело, распоротое от груди до паха… вывалившиеся внутренности…

Видение томило его недолго. В последние месяцы он овладел особой техникой забвения. Он стиснул зубы и прикусил губу. Нагнувшись над аккордеоном и спрятав свое крупное лицо от Берты, он заставил пальцы бегать по клавишам. И вскоре и память, и лицо его, и глаза стали совершенно пустыми — такова была техника, которой научила его боль. Надо думать только о настоящей минуте.

— Но до чего хорошо вы играете, — повторила Берта, ставя кофе на стол. — Мой муж никогда так не играл.

— Я учился еще в молодости, — неторопливо пояснил Вилли. — В восемнадцатом году мне пришлось поваляться в госпитале. Там меня учил один приятель. А потом уж я сам продолжал.

— Положите аккордеон и пейте кофе, а то остынет. Вот беда-то, ведь у меня ничего нет к кофе! — Берта вздохнула, но тут же рассмеялась. — Ячменный кофе — и ни крошки печенья. Ну и жизнь!

— Ничего, фрау Линг, и так хорошо. — Она и не знала, как он был благодарен ей за этот жест гостеприимства.

— Уж и не помню, когда я в последний раз пекла печенье к кофе. Мы теперь едим, как арестанты. Подумайте, даже мы, фермеры! Но теперь все на учете, головой ручаюсь, у них уже наперед сосчитана каждая капля молока от моих коров, каждое яичко от моих кур и каждая картошка. И все у меня забирают. Попробуй-ка оставить себе лишнюю чашку молока — ха! — сразу очутишься за решеткой. — Она покрутила головой и тихо рассмеялась. — Одного я никак не могу взять в толк: я отдаю молоко как молоко, а когда люди покупают его в городе, оно синее и жидкое, как водичка. Любопытно, что они с ним делают? — Колыхаясь всем телом, Берта захохотала с явным презрением крестьянки к горожанам. — Наверное, они думают, что городские — как свиньи: все сожрут. «Снятое молоко — для свиней и поляков», — так говорят фермеры.

Вилли рассеянно улыбнулся. Он не сводил глаз с ее круглого веселого лица. Ему оно нравилось. Кожа с широкими порами, несколько крошечных оспинок на лбу и на одной стороне короткого тупого носа. Но это было живое, теплое, очень женственное лицо; Вилли волновали эти крупные полные губы и блестящие черные глаза. Ему захотелось перегнуться через стол и впиться губами в смеющийся рот. Хотелось погладить темные косы, прижать ее всю к себе, почувствовать на своей груди эту теплую колышущуюся грудь. «А почему бы нет? — лихорадочно подумал он. — Почему не попробовать? Я ничего не потеряю. Может, она только этого и ждет. А если не захочет — ну и черт с ней». — Но тут же он сказал себе: «Не будь идиотом. Женщины не любят, чтобы их считали доступными. Она, пожалуй, рассердится. Поторопишься — так чего доброго останешься ни с чем».

Нельзя сказать, чтобы Берта не замечала взглядов Вилли и не понимала их значения. Она видела, как оживлялось каменное лицо, когда он смотрел на нее, и сердце ее переполнялось надеждой и радостью. Поддерживая разговор, она весело болтала, а глаза ее блестели все ярче под его загорающимся взглядом. Она тоже изголодалась по горячим ласкам, и если б у нее на уме было только это, она бы не постеснялась и начала бы заигрывать с ним. Она не маленькая, ее не стала бы мучить ни совесть, ни девичий страх. Но у нее уже были свои виды на этого человека, и если он об этом еще не догадывается, то скоро узнает. «А пока, — подумала она, посмеиваясь про себя, — если его немножко разбирает — тем лучше. Со мной делается то же самое, так пусть относится ко мне всерьез».

Они пили кофе; Берта оживленно болтала. Она рассказывала о ферме, о том, как трудно управляться по хозяйству одной. Батрака и лошадь мобилизовали. Поля вспаханы кое-как отрядом городских школьников, которые ничего не смыслят в полевых работах. Посевы в этом году взошли поздно — мало удобрений, а ведь только и слышишь, что стране нужно побольше продуктов и долг каждого фермера — увеличить урожай.

— А как? — спросила она, беспомощно рассмеявшись. — Я работаю с раннего утра и до вечера. Я женщина одинокая. Пусть кто-нибудь из этих умников научит меня — как? И разве я виновата, что в январе не было снегу и вся моя рожь померзла?

— Да, вам нужна помощь: в хозяйстве без мужчины не обойтись, — произнес Вилли, и у Берты сладко замерло сердце. Она взглянула на Вилли с застенчивой улыбкой. Но надежды ее оказались тщетными — он больше ничего не сказал. Он вспоминал о том, как двадцать лет назад мечтал завести свою ферму.

— Подумайте только, — после недолгого молчания продолжала Берта, — вот-вот наступит лето. Для урожая теперь главное — как следует обрабатывать поля в эти месяцы. Надо окучивать картошку, надо два раза скосить сено — на ферме ведь ничего само собой не делается. Будь у меня тут хороший работник, сколько бы забот с меня свалилось!

— Да, — сказал Вилли. Он допил кофе и понимал, что согласно приличиям ему пора уходить. Но уходить не хотелось. Он все ждал от нее чего-то такого, что позволит ему быть с ней посмелее, — хотя он и не представлял себе, чего именно. После стольких лет семейной жизни ему приходится ломать голову, как подступиться к женщине!..

— Так что, сами видите, — говорила Берта, — одинокой женщине жить на ферме не сладко.

— Да, — улыбнулся ей Вилли. — Знаете что, — вдруг сказал он, — я всю жизнь жил в городе, но много лет назад мечтал скопить денег и купить ферму.

— Правда? Вы понимаете в хозяйстве?

Вилли покачал головой.

— Нет, но мне всегда казалось, что я полюблю эту работу. Я это надумал, еще когда был во Франции, во время прошлой войны.

— Быть фермером не так просто, надо уметь. Это вам не кнопки нажимать на заводе.

— Знаю. Но я думал, что смогу научиться. Руки у меня хорошие.

— А почему же вы не купили ферму?

— Так и не накопил денег, — с сожалением вздохнул он. — Только начнешь откладывать, как опять остаешься без работы. Я разводил лук в ящике на подоконнике — дальше этого дело не пошло.

— Настоящий фермер! — засмеялась Берта.

Он улыбнулся.

— А что, лук был хороший. — Он неохотно поднялся. — Ну, фрау Линг, мне, пожалуй, пора идти. Я, наверное, засиделся.

— Да нет, нисколечко. Не думайте так. Я очень рада.

— Спасибо за кофе и за… — Он показал на аккордеон. — Знаете, если бы вы захотели продать его, фрау Линг…

— Не могу, — ответила она. — Это память мужа… Но постойте, — добавила она, будто это только что пришло ей в голову, — вы ведь можете иногда приходить и играть.

— Вы не возражаете?

— Мне очень приятно.

— Хорошо… Спасибо вам.

Эта игра кончилась тем, что Вилли вдруг рассмеялся и с такой добродушной веселостью, которой Берта в нем и не подозревала, сказал:

— Я хитрый плут, фрау Линг. Я и не собирался покупать аккордеон. Я просто добивался, чтобы вы пригласили меня заходить, — ну и добился!