Альберт Мальц - Крест и стрела

Поляк не обращал на него никакого внимания. Работая, он не подымал покорно опущенной головы. Наконец, бросив быстрый взгляд в сторону эсэсовца на галерейке, Вилли отвернулся от молота и дотронулся рукой до волосатого запястья пленного.

— Поляк, — произнес он.

Пленный остановился и медленно поднял голову. Его широкое бледное лицо было неподвижно, но в глазах мелькнуло тупое недоумение.

— Хорошо! — сказал Вилли. Он потрепал поляка по руке и указал на кучу болванок. — Очень хорошо! — Вилли выговаривал слова, старательно шевеля губами, — он думал, что так поляку будет легче понять его. Он приветливо улыбался, кивал головой и похлопывал пленного по руке в знак дружелюбия.

И поляк понял. На его бесстрастном крестьянском лице появилось животное выражение. Широкий рот приоткрылся, оскалив зубы. Тусклые глаза в ответ на улыбку Вилли сверкнули ненавистью. И словно волк, ищущий, куда бы вцепиться зубами, поляк перевел взгляд на его горло. Так они стояли, смотря друг на друга.

Тем все и кончилось. Сбоку послышались шаги. Пленный быстро отвернулся, вывалил из тачки груз и торопливо покатил ее по цеху.

Эсэсовец Латцельбургер крупными шагами подошел к Вилли с выражением начальственного гнева на бульдожьем лице.

— Что тут происходит? — резко спросил он. — Хотите, чтобы я на вас донес?

— Я… Мне нужно было сказать ему… куда сваливать болванки, — запинаясь ответил Вилли.

— Ах, вот как! А вы говорите по-польски?

— Нет, но я… показал ему. Это пустяки.

— Если вам надо что-нибудь сказать пленному, позовите меня, я сам объясню ему, что нужно, или кликну переводчика. Смотрите, чтобы я больше не видел, что вы разговариваете с пленными. — Он зашагал прочь, сердито похлопывая плеткой по голенищам сапог.

Вот и все. «День кончился без всяких происшествии», как доложил старший мастер Гартвиг.

Через несколько часов Вилли медленно шагал по дороге на ферму. В небе переливались яркие звезды, но голова Вилли была низко опущена, широкие плечи бессильно поникли. Он не побрился, не смыл с лица и рук заводскую сажу и даже не сменил пропотевшую спецовку. Его мучил такой острый стыд, что он чувствовал себя физически больным. Перед его глазами неотступно стояло волчье лицо поляка и слепящая ненависть в его глазах.

Сегодня Латцельбургер избил плеткой одного из пленных. Вилли не знал почему и не присутствовал при этом, но он видел, как поляка волокли из цеха, и успел заметить кровь на его лице и остекленевшие от боли глаза.

Позже, когда Хойзелер сказал ему: «Ты слышал, что выкинул этот польский недоносок? Он не послушался приказа, сказал, что ему это не под силу или что-то вроде этого», Вилли охватила такая ярость, какой он не испытывал еще никогда в жизни — ни в окопах, ни когда погибла Кетэ, ни даже тогда, когда Руди рассказал ему о француженке. Лицо Хойзелера на мгновенье расплылось в его глазах, бешенство ударило ему в голову и на какое-то время ослепило его. Но потом разум зашептал ему знакомые слова: «Осторожнее, осторожнее», и Вилли сдержался. Его била внутренняя дрожь, к горлу подступала тошнота, мысли кружились вихрем.

Он шел к Берте как проситель. «Помоги мне, Берта, — хотел сказать он. — Я погибаю. Я больше не выдержу ни дня на заводе. Добейся, чтобы меня перевели на ферму, или я не знаю, что с собой сделаю. Так жить я больше не могу».

В доме было темно. Вилли открыл скрипучую калитку и прошел по двору. Он заглянул в кухню, потом в спальню. Берты не было дома. Не затемнив окон, Вилли зажег лампу. Пусть оштрафуют, все равно. Если Берта в поле, она увидит свет в окнах. Потом Вилли заметил на столе записку. «Милый Вилли», — обращалась к нему Берта. Она уехала в город и просила его подождать. Записка была подписана: «Твоя жена».

Вилли уныло присел за стол, держа в руках записку. Он читал и перечитывал подпись: «Твоя жена», жадно надеясь, что эти ласковые слова прогонят мучительный образ, стоявший перед его глазами. Сердито и жалобно он еще раз спросил себя, как спрашивал весь день: «Что с тобой, Вилли? Почему ты должен отвечать за грехи других? Поляк не понял — вот и все. Ты поговоришь с другим поляком. Ты ему все объяснишь».

Он медленно встал. Задув лампу, он прошел в спальню, лег на постель и закрыл глаза. Ему вдруг вспомнился далекий солнечный день на лугу и голос ребенка: «Папа, мама, вон там тликозел!»

С тоской он подумал: «Что же случилось? Куда девалась человеческая доброта? В каком мире мы живем?»

Чьи-то голоса за окном вывели Вилли из беспокойного забытья. У ворот прерывисто зарокотал мотор грузовой машины, затем все стихло. Вилли лежал неподвижно, равнодушный, словно одурманенный. Вдруг он услышал голос Берты. Ему показалось, что она где-то под окном спальни. Он сел и выглянул в окно. При свете луны он увидал ее довольно далеко — она быстро шла по полю в сопровождении нескольких человек. Вилли догадался, что они идут к сараю, и не мог понять зачем. Он хотел было пойти за ними, но потом решил остаться здесь. Он хотел видеть только Берту. Посторонних он не мог бы вынести.

Он устало поднялся с кровати, пошел в кухню и стал смывать копоть с лица и рук, подставив голову под струю холодной воды из крана. Вытираясь, он снова услышал голос Берты и подошел к окну. Двое мужчин, видимо торопясь, быстро шагали через двор, за ними шла Берта. Направляясь к воротам, они прошли мимо дома. Один из них был эсэсовец с карабином в руках.

У Вилли тупо засосало под ложечкой. Когда Берта шла к сараю, с ней было трое мужчин, он был в этом уверен. Он остановился, боясь додумать мысль до конца. Глядя на эсэсовца с карабином, он вспомнил эсэсовцев в кузнечном цехе. Вилли не двигался с места, пока все трое не прошли мимо двери. Тогда он выскользнул во двор.

Грузовик, шум которого разбудил его, стоял у ворот. В отличие от всех заводских грузовиков у этого был закрытый кузов, как у мебельных фургонов. Эсэсовец обошел машину и потрогал болт, запиравший задние дверцы. Вилли услышал оживленный голос Берты:

— Спокойной ночи, Эрих, — попрощалась она со вторым мужчиной. — Спасибо тебе, Эрих.

Заревел мотор, мужчины сели в кабинку, хлопнула дверца, и грузовик двинулся по дороге в направлении завода.

Вилли стоял как вкопанный. Тупая боль сводила его внутренности, все тело покрылось испариной.

— А, Вилли! — увидев его, воскликнула Берта. — Ты давно тут? Почему ты не вышел к нам? Это был Эрих Розенхарт. Я хотела познакомить тебя с ним.

Она ласково обняла его и привстала на цыпочки, чтобы поцеловать. Вилли заметил, что на ней черное платье, которое она надевала лишь в особых случаях.

— Господи, Вилли, — оживленно затараторила Берта высоким, почти пронзительным голосом. — Посмотри на себя! Ты все еще в спецовке. Фу, от тебя плохо пахнет. — Она ласково оттолкнула его. — Понятно, с тех пор, как я обещала выйти за тебя замуж, ты уже не считаешь нужным прихорашиваться ради меня. Ох, уж эти мужчины! — Она схватила его за руку. — Пойдем, миленький. Ты, наверно, поел на заводе, а я умираю с голоду. Ты видел мою записку? Мне пришлось мчаться в город к пяти часам. Спасибо, Розенхарт подвез меня домой на грузовике.