Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

Только теперь она не могла поделиться с ним ни этим сияющим теплом, ни шумящим морем, ни молодостью, ни жизнью…

Ей вспомнилась «Война и мир», которую они так и не дочитали вместе. Все до конца она прочитала одна, раскрыв страницу, которую они заложили травинкой еще там, в комнате-башне, где под окном ворковали голуби, а занавески, наполненные ветром и солнечным светом, вздувались, как паруса…

И мысль, что Степан так и не узнал, что было дальше, после заложенной страницы, едкой горечью облила ей сердце. На минуту Аляна почувствовала отчаяние, какого не испытывала, быть может, даже в первые дни…

«Ничего, — сказала она себе, — это пройдет. Все остальное не пройдет никогда, а отчаяние надо побороть…»

Как неожиданно оно подстерегло ее! Ведь она уже давно научилась быть такой, как все. Была с людьми приветлива и иногда даже весела, только смеялась не очень громко. И лишь иногда, по вечерам, глядя на какую-нибудь глупенькую сценку в кинокартине, где двое любящих стояли обнявшись и, улыбаясь, смотрели, как, неуверенно переставляя ножки, подходит к ним их ребенок, Аляна беззвучно плакала в темноте. А когда зажигался свет, старалась, нагнув голову, поскорее пройти между рядами к выходу.

Степа понемножку, бочком подвигался к незнакомому мальчику. Они заговорили и собрались было вместе идти к воде, когда мать, грубо дернув своего малыша за руку, усадила его около себя на песке. При этом она довольно громко сказала: «Не смей!»

— Да пускай бы шли вместе! — удивленно пожав плечами, сказала Аляна.

Пристально и неприязненно глядя на Аляну, женщина поднялась и подошла.

— Почем я знаю? Может быть, вы не захотите.

— Чего? — удивляясь враждебному тону женщины и чему-то смутно знакомому в ее чертах, сказала Аляна.

— Чтоб ваш играл с моим. Когда узнаете, может, не захотите. Лучше сразу. Я вам скажу: его отец был немец. Проклятый, ненавистный фриц в гитлеровском мундире. И он тоже, значит, маленький фриц! Да?

— Да бросьте вы, — устало проговорила Аляна. — Садитесь вот тут, рядом. Что вы говорите? При чем же тут мальчик?.. — И вдруг, узнав женщину, ахнула — Моника!.. Неужели же Моника!

— Я вас сразу узнала, — немного мягче сказала Моника. — Я подумала, вы не желаете меня узнавать. Значит, помните?

— Конечно, и братьев, и жениха вашего, всех помню!

— Мужа, — поправила Моника и быстро спросила — А ваш муж? Он жив?

Аляна качнула головой, и, к ее изумлению, Моника заплакала, повторяя:

— Мы так о вас помнили и так надеялись, что вы всегда будете счастливы!.. А мой… Когда он уезжал, он так горевал, будто кто-то на ухо ему шепнул, что его скоро убьют! Как будто он знал! Они все-таки заставили его уехать, вот что они с ним сделали! А ведь он был такой добрый человек, слабый, но добрый, вы его помните? Я так рада, что вы его помните!

— Да, — тихо сказала Аляна. — Я все помню.

— О господи! — воскликнула Моника. — Если бы только оба они были сейчас здесь и могли видеть!.. Вы только посмотрите…

Два голых маленьких мальчика стояли по щиколотку в белой морской пене, нерешительно поглядывая друг на друга. Степа топнул ногой так, что полетели брызги, и другой мальчик вскрикнул, сам не зная, от испуга или от удовольствия, и тоже шлепнул ногой, и оба настороженно замерли, стараясь понять, что это: обида или такая веселая игра? И вдруг на них налетело неудержимое веселье, они наперебой зашлепали по воде, захохотали, завосхищались чем-то, восторженно заболтали, размахивая руками, спеша друг другу что-то объяснить, и двинулись вперед, держась за руки, ступая по нежному песчаному дну. Они все дальше шли по мелкому морю, казавшемуся им таким нестрашным и добрым, что по нему можно идти до самых парусов, мерцавших в солнечном тумане у горизонта, среди далеких морщинок волн.