Эмиль Кардин - Сколько длятся полвека?

В пропахшем нафталином мундире с погонами майора, с крестьянской торбой пришел Михал Касея.

Генерал разглядывал гладко выбритого, коротко остриженного майора, утратившего армейскую стать. Майор, не выказывая робости, разглядывал генерала, вид и имя которого ему ничего не говорили. Касею смутила необычность штаба, стулья, сваленные в кучу. Еще больше — первые вопросы генерала: сын, жена, где перемогались в годы оккупации?

Касея ждал расспросов о прежней службе. А тут — о семье.

Он рассказал, что сын работает на мельнице, жена — в конторе. Сам же, подобно многим польским офицерам, жил под чужим именем, по подложным документам. С партизанами связи не имел. В тридцать девятом командовал батальоном.

Вопроса: почему не партизанил? — не последовало.

Зато к кампании тридцать девятого года генерал непрестанно возвращался.

— Из крупнокалиберного пулемета по «юнкерсам»? Не от хорошей жизни.

— Да, — подтвердил, словно винясь, Касея, — не от хорошей. Мало зениток. Мало истребителей.

Следующий вопрос застиг Касею врасплох: какие офицеры лучше — служившие в австро–венгерской или в старой русской армии?

Те, что из австро–венгерской, пожалуй, уместнее на штабных должностях, из русской — на строевых.

Сверчевский возбужденно потер руки.

— Так и предполагал.

Теперь вопросы обрушивались со стремительностью водопада, и мужицки обстоятельный Касея едва успевал собраться с мыслями.

Почему в тридцать девятом был слабый приток добровольцев? Скоротечность кампании? А сейчас? Куда прибились бывшие подхорунжие? В деревню, в ремесло. Пойдут ли к нам? Где скрываются бывшие офицеры? Конспирация, третьего не знают? Снова: пойдут к нам? Снова: поверят — пойдут. Трудно убедить? Нелегко–Иногда Сверчевский что–то записывал, пристроив блокнот на биллиардном сукне. И опять: вопрос — ответ, вопрос — ответ.

— Бронек, — позвал Сверчевский адъютанта, — полковника Нарбута ко мне.

Через пять минут звякнул шпорами начальник штаба полковник Нарбут. Выглядел он браво, имел славное партизанское прошлое [77] Действовавшие в районе Демблин–Любартув–Пулавы отряды АЛ под командованием Нарбута разгромили несколько немецких гарнизонов и частей, уничтожили бронепоезд. . Но штабная деятельность не относилась к его сильным сторонам.

Сверчевский представил друг другу полковника и майора.

— Майор Касея поступает в распоряжение штаба. Вы жаловались, Нарбут, не хватает карт, неточные. Майор послужит живой картой Любелыцины. За время оккупации исходил ее вдоль и поперек.

Сверчевский остановил их, уходящих, в дверях.

— Дайте товарищу Касее, — он сделал ударение на «товарищу», — «виллис», оформите приказом краткосрочный отпуск… Надеюсь, вы, майор, увидитесь не только с женой и сыном, но и кое с кем из прежних сослуживцев… У вас есть награды?

— В двадцатом году…

— Возвращайтесь, пожалуйста, при орденах. Предстоит закладка памятника в честь Красной Армии. Польские офицеры с боевыми наградами украсили бы торжество…

Он проснулся среди ночи с внезапно ясной головой.

«Чепуха, чушь сплошная. Гожусь ей в отцы. Меня эа глаза называют стариком. Верно называют… Давно не писал Нюре… Седина в голову, бес в ребро. Седина — не про меня…»

Ему стало смешно.

«На старости лет. Сдурел. Она же крутит роман с Бронеком».

Мысль об адъютанте Бронеке его успокоила, и он уснул.

Утром Бронек был откомандирован в парашютный батальон, а подофицер Влада Пехоцкая, занимавшая должность плутонового [78] Плутон — взвод. , прикомандирована к управлению армии.

Началось это на Украине.

Зам по тылу, заметив нерадивость генеральского повара, решил, что девушка с этими обязанностями справится лучше. Пехоцкая, наслышанная о суровом генерале, отнекивалась изо всех сил.

Генерал оказался не зверем. Усталый, пожилой человек. И беспомощный. Вечером чаю для него не вскипятят. Он не спеша чистил сапоги, но не видел, что ему дают на завтрак. Когда не было ужина, безропотно отправлялся в постель, допоздна лежа с книжкой.

Влада посмотрела, что читает генерал. На стуле, придвинутом к кровати, лежали Чехов и Лермонтов. О русской литературе у подофицера Пехоцкой представление было отдаленное. Зато она твердо знала: раз поручено, надо заботиться о генерале. Не обязательно ему вечером доедать холодные остатки от обеда.

Генерал едва замечал подофицера. Благодарил за стакан горячего чая, за свежее постельное белье. Редкие разговоры носили характер отвлеченный и поучительный: следует читать польскую и русскую классику, народная Польша даст образование и работу молодежи.

Пехоцкая уважительно слушала и дивилась: до чего мудрый человек, вот что значит долгая жизнь. Она внимала его советам.

Однажды ночью он вышел покурить. В проходной комнате сидела Пехоцкая. На ней была не гимнастерка, а белая блузка. Белая, белейшая, невиданной белизны…

На следующий день ни с того ни с сего он расшумелся на командирском совещании; ему надоели «плятерувны». («Плятерувнами» называли бойцов женского батальона имени Эмилии Плятер, но Сверчевский имел в виду вообще всех связисток, медсестер, писарей.) Это что за солдаты — гимнастерки не сходятся. Он выразительно показал, где не сходятся.

Кто–то попробовал перечить: совсем недавно генерал ставил в пример «плятерувну», которая, будучи часовым, заставила его лечь на землю, так как он забыл пароль.

— Что с того? — бушевал Сверчевский. — Что с того? Они и дисциплинированны из страха.

Он надумал послать Пехоцкую с подругой в Красноярский край. Пусть расскажут семьям польских солдат о жизни войска. Живое слово, еще из женских уст, убедительнее газетных статей. Попутно он поручил Пехоцкой навестить в Москве его семью, передать жене привет и посылочку.

Решение это представлялось Сверчевскому на редкость удачным. Он ходил, усмехаясь.

Через полторы недели спросил начальника культпросветуправления, не вернулась ли из командировки эта самая… Пехоцкая. Тот выпучил глаза: хорошо, если уже добралась до Москвы.

— Верно, — кивнул Сверчевский.

Спустя неделю повторил свой вопрос…

Вернувшихся из поездки расспрашивал долго и радостно. Его радость чем–то задела Пехоцкую. Словно не видел родную дочь десять лет. Она попросила отправить ее в полк.

Генерал немедленно согласился. Наотмашь вычеркнул Пехоцкую из памяти. Раз и навсегда.

Война откатилась дальше на запад, и Висла стала линией фронта. Части 1‑й армии Войска Польского, входившие в состав 1‑го Белорусского фронта, участвовали в боях на Варецко–Магнушевском плацдарме, освобождали Прагу — восточный, зависленский, пригород Варшавы.

Сверчевский поехал в Пулавы, к Висле.