Павел Васильев - Повести

— Да она тебе, дураку, свою последнюю кроху отдаст. Сама подохнет, а тебе отдаст. А ты ее как ножом подрезал.

Весь остаток дня я сижу дома, безвылазно у себя в комнате, жду маму. Жду, волнуясь, нервничая. И чем ближе время ее прихода, тем нетерпеливее прислушиваюсь к каждому звуку, доносящемуся с лестницы. Я не знаю, что скажу ей, как встречу, как взгляну в глаза. Не знаю, как вести себя, может, попросить прощения, может… Что сказать ей?

На этот раз мама возвращается раньше обычного. В дверях в коридоре неожиданно гулко щелкает ключ, мама входит в комнату. Я слышу ее шаги и успеваю отвернуться к окну, вроде бы рассматриваю что-то на подоконнике. А она вошла и замерла у порога. Я ожидал, что подбежит ко мне. Или начнет ругать. А она молчит. Вот осторожно положила на стол рукавицы, завернутый в бумагу передник, «гужбанскую» подушечку, села на стул. И — тихо. Не вытерпев, я оборачиваюсь. Она смотрит на меня, а по щекам се из немигающих глаз катятся слезы. Как вода, переполнившая сосуд и выливающаяся через край.

— Мама, — растерянно произношу я.

— Почему? — оставаясь неподвижной, спрашивает она. Слезы, сдавливая горло, мешают ей говорить. — Почему ты ушел?

Этот вопрос как вскрик.

Потупясь, я отворачиваюсь. Мне кажется ужасно стыдным обо всем ей сказать. Язык не поворачивается произнести: «Ради тебя…»

— Если ты не скажешь, значит, ты опять уйдешь.

— Нет!

— Уйдешь!.. — Она качает головой, и слезы катятся еще обильнее, я вижу, как они падают, оставляя на поверхности стола темные точки. — Опять я останусь одна.

— Нет! Никогда!..

— Зачем ты убежал, куда? Что тебе не понравилось?

Я стою потупясь.

— А ну-ка, иди сюда. — В оставленную открытой дверь с кухни заглядывает Глафира. — Иди, иди. Садись, — велит она, указав на стул возле пустого стола. Здесь же, на кухне, тетя Аля и Муська. Один я сижу, а остальные стоят и смотрят на меня. — Ну, говори, почему ты ушел?

Теперь-то уж я и совсем не смогу признаться. Физически ощущаю их пристальные, будто сверлящие взгляды, ощущаю лицом, затылком.

— Пусть всем скажет, чтоб все знали, — говорит из комнаты мама, и чувствуется, как трудно ей сдерживать себя, чтобы не разрыдаться. — Может, я чем-то обидела его? Может, я виновата? Пусть и это скажет.

— А вот мы сейчас повалим его, подержим за руки да как дадим деру! С этим богатырем мы еще справимся! — грозно надвигается на меня Глафира.

— Да, может, он вовсе и не виноват! — вдруг вмешивается Муська. И звонкий возглас ее настолько неожидан в этой обстановке, что все, несколько озадаченные, поворачиваются к ней. — А что?! — Она открытым, ясным взором осматривает всех. — Что?! Почему сразу надо драть? Почему «за руки, за ноги» и на эшафот? А человечность где? — и поворачивается к Глафире.

— Что, может, благодарность ему объявить?

— Что-то не то, милка моя. Ты подумай, что ты говоришь?

— Хватит болтать! Садись, высказалась! — Глафира бесцеремонно дергает Муську за рукав.

— Зачем «болтать»? — вырвавшись, вскакивает Муська. — Почему «болтать»! А Макаренко чему нас учил?! В массы его нужно, в коллектив! Пусть он воспитывается. Может, ему на завод пойти, а?.. Нет, я серьезно…

И наступает тишина. Почему-то все притихли. А я непроизвольно распрямляюсь, привстав, вытянувшись в струнку.

— А что? — Мы с Муськой смотрим в глаза друг другу. И хоть она задает этот вопрос, обращаясь вроде бы ко всем, но предназначен он только мне, она улавливает все, что творится сейчас у меня в душе.

— Нет, нет, ни в коем случае! — прерывает ее мама, порывисто выходя из комнаты. — А учиться когда? Ведь он еще школьник, ему учиться надо. Он всего четыре класса окончил.

— Да успеется, Дуська, милка моя. Ведь он еще молодой, выучится, все впереди, — вступается тетя Аля.

— Нет, нет, — качает головой мама.

— Пусть бы пошел. Эта дура дурой, а иногда что-нибудь дельное ляпнет.

— Нет.

— Будет целый день при деле, в коллективе.

— Получит рабочую карточку.

— Да что вы боитесь, тетя Дусечка, я устрою его к себе, прямо в наш цех, тоже будет токарем!

— Лучше не сбалуется, Дуська, не созорничается, люди рядом, — уговаривают маму со всех сторон.

— Нет, — повторяет мама. — Нет.

И тогда, не вытерпев, вскакиваю я:

— Я куплю тебе зеленое платье. Вот увидишь!

Мама ничего не отвечает, она только долго смотрит на меня, а затем порывисто обнимает за шею и крепко-крепко прижимает к себе. Целует меня в склоненную голову, в самую макушку.

— Я и в самом деле куплю, честно, — бурчу я. И мои подлые уши, я чувствую это, делаются красными, горят. Я понимаю, что мама согласна.

И мне почему-то вдруг вспоминается тот желторотик в рубахе с отодранными пуговицами, который еще недавно неистово дрался со мной из-за парты, не уступая, упрямо выкрикивая: «Это моя парта, моя!» Пусть, теперь она — его.

Подбежавшая Муська крепко-крепко, до боли, жмет мне руку. Пожалуй, она понимает меня.

Муське перед самой войной исполнилось семнадцать лет. На день рождения тетя Тося подарила ей платье, и, впервые надев его, обалдевшая Муська, будто неистовый ураган, ворвалась к нам на кухню, и что тут произошло — не рассказать. Высоко вскидывая ноги, двумя пальчиками ущипнув над коленями подол платья, чуть приподняв его и полоща им вправо-влево, она пустилась отплясывать, озорно напевая:

Шумели примуса, клубился пар над кастрюлями, шкворчали сковородки, пахло жареным-пареным, а Муська, не замечая ничего этого, выделывала невесть что. Она мешала всем. Кое-как ее вытурили наши хозяйки, которые помогали тете Тосе готовить, с утра суетились здесь, сбиваясь с ног, и забегали сейчас еще шустрее, потому что в «седьмую» уже начали собираться гости. Запахло горячим утюгом, пудрой, громче захлопали двери, надо было успеть одеться, прибраться, пока еще гости не сели за стол.

И вот в этот-то момент вновь влетела на кухню Муська.

— Ой, ой, ой, — захлебываясь, ошалело шептала она, выпучив глаза и прижимая к щекам ладошки.

— Что, что такое? — перепугались все наши. — Что случилось?

А следом за Муськой уже шла тетя Тося.

— Ты что бегаешь? Ты что это делаешь такое? — грозным шепотом напустилась она на Муську. — Человек пришел, а она — в бега. А ну, марш домой!

— Да что такое? — взволнованно смотрели все на тетю Тосю, еще ничего не понимая.

— Кавалер пришел. Гоша, — многозначительно подмигнула тетя Тося.

— Ну да?!

И сразу зашумели, загалдели все.

— Ох, батюшки мои, да чего же ты не похвастаешься, милка?

— Вот егоза, смотри-ка, туда же!

— Курсант. Хороший мальчонка, — поясняла тетя Тося, подгоняя Муську. — А ну, иди, иди, не позорь парня. Не надо было приглашать, если бегаешь.