Иван Лазутин - Высота

— Ну что застыли у порога, как суслики? — Григорий распахнул стеклянную дверь в гостиную: — Проходите!

Братья по-прежнему стояли посреди прихожей и боязливо смотрели в гостиную.

Есть в человеческой памяти удивительное свойство. Она может годами дремать под наслоением бесчисленных впечатлений, но стоит пробиться в ее бездонный ларец горячему лучу родственной или даже просто физически сходной ситуации, как она тут же озаряется вспышкой воспоминаний. Вряд ли когда-нибудь вспомнил бы Григорий, что где-то на антресолях лежит мешок с детскими игрушками. И сразу же вспомнился Григорию разговор деда и Фроси. Это было очень давно, перед отправкой Гриши в пионерский лагерь в Анапу. На предложение деда отдать все игрушки («Ты только посмотри на него, как вырос-то: осенью уже в комсомол будет вступать!») внуку дворника Фрося посмотрела на него с таким укором, что Дмитрий Александрович только махнул рукой и ушел в свой кабинет.

А Фрося послала ему вдогонку:

— Раздавать добро нехитрое дело. Время-то вон как летит. Не успеешь оглянуться, как станете прадедом. Нынче молодежь не засиживается.

— Убедила, убедила!.. — донесся из кабинета голос академика.

Гриша, клеивший в своей комнате модель реечного планера, все слышал.

Этот разговор всплыл в памяти Григория до мельчайших подробностей.

Он быстро разделся, повесил шинель во встроенный в стену шкаф и подошел к зеркалу. С трудом узнал себя. Серое лицо. Впалые, небритые щеки. В волосах серебристой паутиной проблескивала седина. Виски были совсем седые. А глаза… Казалось, они стали больше и запали.

Взяв детей за руки, Григорий провел их на кухню, усадил за стол и, найдя в шкафу зачерствелые пряники, высыпал их на стол.

— Давайте уплетайте, а я сейчас сделаю вам такой сюрприз, что ахнете!.. — С этими словами Григорий приставил к стене стремянку и поднялся к антресолям, дверями выходящим на кухню.

«Сюрприз». Мальчишкам, родившимся в деревенской глуши, трудно было представить, что скрывается за этим впервые услышанным словом. А подействовало оно гипнотически, поэтому Васек и Тарас не спускали глаз с Григория и жадно следили за каждым его движением. А когда из глубины антресолей Григорий вытянул лыжной палкой чем-то до краев наполненный вещевой мешок, завязанный старым галстуком, Тарас и Васек даже привстали со стульев. Интуиция их не подвела.

Вряд ли Григорий видел когда-нибудь в жизни такие озаренные восторженным сиянием детские лица, когда содержимое мешка он высыпал на пол посреди просторной кухни.

— Берите!.. Все ваше!.. Я уже ими наигрался.

Первая минута для детей была психологически тяжела. Словно онемев, они стояли и не знали, что делать. Тогда Григорий присел на корточки, вставил в пугач пробку и выстрелил.

— Этот пугач дедушка привез мне когда-то из Бельгии. К нему есть целая пачка пробок, вот они. — Григорий протянул пугач старшему братишке: — Это тебе. Васек. Ты, Тарасик, еще не дорос до огнестрельного оружия. Поэтому тебе дарю вот эту заводную легковую машину, играй с ней, вот к ней заводной ключ. — Григорий завел машину, пустил ее по полу, ключ отдал онемевшему от счастья Тарасу.

И чего только не было в ворохе рассыпанных по полу игрушек: два карманных разных цветов и размеров фонарика, около дюжины автомобилей различных марок, детские пистолеты и ружья, три пугача, железная дорога с паровозом и вагончиками!..

— Все это ваше!.. — Григорий сложил игрушки обратно в вещмешок, завязал его дедовским галстуком, который тот перестал носить после того, как посадил на него жирное пятно. И это запомнилось Григорию. — Играйте дружно, не спорьте из-за игрушек, — уже в коридоре напутствовал Григорий братьев, засовывая пряники им в карманы. А когда, убавив лямки вещмешка, он взвалил его на плечи старшему брату и открыл дверь, чтобы проводить детей до лестницы, увидел вопросительно-тревожный взгляд Васька. — Ты что, Васек, чем-то недоволен?

— Вы же обещали чернила и ручку, — нерешительно проговорил мальчик.

— А-а-а! — Григорий метнулся в кабинет деда и тотчас же вернулся оттуда с пузырьком чернил и авторучкой. — Пиши, Васек, этого надолго хватит. А авторучку в школу не бери, потеряешь, а то еще, чего доброго, отберут большие ребята. Она с золотым пером. Так и скажи деду.

— С золотым?..

— С золотым. Так что береги эту ручку.

Проводив братьев до лестницы, Григорий вернулся в квартиру и сразу почувствовал адскую усталость. Нахлынули воспоминания. Всего четыре дня назад по этому паркету ступал дед, он сидел вот в этом кресле, за своим любимым письменным столом. На подлокотнике мягкого кресла висела его ночная пижама. И вот деда уже нет… В памяти тех, кто знал академика, останется лишь его образ, его по-волжски раскатистый сочный басок, его неповторимый смех, которым он часто заражал окружающих. В простенке между окнами висели два одинаковых размеров фотопортрета в латунных рамках — Григория и Галины. А над ними в такой же, только продолговатой, рамке, висела их общая фотография, сделанная в день подачи заявления в загс. «При своей огромной занятости дед нашел время переснять и увеличить фотографии, вставить их в рамочки… И наверное, долго думал, где их лучше повесить. И вешал сам». Старик не любил по мелочам прибегать к чужим услугам.

Григорий сел за письменный стол. Взгляд его упал на старинный письменный бронзовый прибор с двумя массивными хрустальными чернильницами, стоявшими в бронзовых ячейках на малахитовой плите. Бронзовая подставка для ручек, возвышавшаяся над малахитом, изображала лиру. Григорий помнил, что этот чернильный прибор Дмитрий Александрович вместе с хрустальной люстрой купил в антикварном магазине. Была у деда эта слабость: он любил антикварные вещи. И когда при выходе из магазина Гриша спросил у него, зачем он купил сразу две дорогие вещи, дед оглянулся по сторонам и, словно боясь, чтоб его никто не услышал, пробурчал в седеющие усы:

— Хочу оставить память о последней книге. Я ведь над ней работал двадцать лет.

— А что же ты ничего не купил на память о своей большой премии?

— Как «ничего»?.. А автомобиль?

— Автомобиль же тебе подарил Орджоникидзе. Я не об этом.

— Это лично мой второй автомобиль. А первый, ты его должен помнить, был куплен после премии.

О том, что свой вороненый сверкающий ЗИС в начале июля академик подарил командованию дивизии народного ополчения, Григорий узнал из письма. Передачу этого своего дара он объяснил очень просто: «Если для фронта не годится старый Казаринов, то московским ополченцам пригодится новый ЗИС академика Казаринова». Эти строки из письма Григорий хорошо помнил. Вспомнилось и письмо, полученное им за неделю до войны. В нем академик писал («Как сердце чуяло!..»), что все нажитое им за его не такую уж малую жизнь он по завещанию, оформленному в районной нотариальной конторе, оставляет ему, Григорию. И чтобы снять налет грусти с этого сообщения, пошутил: «Это на всякий случай. С высоких московских крыш падают тяжелые сосульки, случаются аварии, да и автомобильные катастрофы еще не перевелись. А вообще, Гришенька, я (тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо) решил пережить своего деда. Тот прожил девяносто девять лет (упал с печки), а я размахнулся перепрыгнуть планку столетия. Жаден я до жизни. Столько еще нужно сделать в науке!.. К тому же русские печи с лежанками в Москве уже не складывают…» Вместе с Галиной Григорий тогда несколько раз перечитал это и веселое и грустное письмо деда. Григорий даже пошутил: «Если мы переживем деда — будем богаче Ротшильда», за что Галина упрекнула Григория, а сама от стыда залилась румянцем.