Александр Бек - Волоколамское шоссе. Повести 1 и 2

- С тройным расчетом. - Панфилов засмеялся. - Зеленого чая нет?

Долго прожив в Средней Азии, Панфилов привык там к этому чаю.

- Не имеется, товарищ генерал.

- Жаль… Ну-ка, что завариваете?

Синченко подал начатый пакет. Панфилов посмотрел обертку, понюхал:

- Неплохой… Немного выдохся. В коробочку бы, товарищ… Ну-ка, давайте чайник, я займусь.

Дважды выполоскав кипятком небольшой белый чайник, он кинул туда щепотку, заглянул, прищурился и немного добавил. Потом без воды поставил на конфорку.

- Пусть согреется, пооживет, - пояснил он.

Перед нами были немцы, позади - Москва, а Панфилов у переднего края с толком и вкусом заваривал чай.

- Схему, товарищ Момыш-Улы, не убирайте, - сказал он. - Давайте-ка вместе взглянем… Вы, товарищ Момыш-Улы, что-то невеселый.

Панфилов спросил мягко, а я чуть не упал, словно изо всей силы он ударил меня этим вопросом. Ведь лишь вчера я сам это же сказал бойцу. Неужели и я таков же?

- Что вас, товарищ Момыш-Улы, смущает? Не вставайте - сидите, пожалуйста, сидите.

- Видите ли, товарищ генерал… - С досадой я уловил в своем тоне неуверенность, ту самую, которую вытравлял у других. - Скажите, товарищ генерал, батальону так и придется держать семь километров?

- Нет. - Панфилов помолчал и, прищурившись, улыбнулся. - Нет. Сегодня я снимаю одну роту вашего полка. Потом, может быть, возьму другую. Так что вам, товарищ Момыш-Улы, придется еще прихватить километр-полтора.

- Еще километр?

- А как же быть, товарищ Момыш-Улы? Посоветуйте.

Панфилов сказал это без малейшей иронии и вместе с табуреткой придвинулся ко мне, как всегда, очень живо, словно я, старший лейтенант, мог действительно что-то посоветовать генералу.

- Как же быть? - повторил он. - Ведь у нас ниточка, порвать ее не трудно. Ну, порвет где-нибудь… А дальше?

Он с любопытством посмотрел на меня, ожидая ответа. Я молчал.

- Вот из-за этого-то «дальше» я и снимаю роты. Неосторожно?

Он спросил меня, словно это сказал я, но я слушал, не раскрывая рта.

- Сейчас, товарищ Момыш-Улы, нельзя быть осторожным. Сейчас надо быть… - он лукаво прищурился, - трижды осторожным. Тогда, думаю, мы сможем на этой полосе до Волоколамска его с месяц поманежить.

- До Волоколамска? Отступать, товарищ генерал?

- Думаю, сидеть на месте не придется, а действовать так, чтобы, где бы он ни прорвался, везде перед ним были наши войска. Вы меня поняли?

- Да, товарищ генерал, но…

- Говорите, говорите. Что вас еще смущает? Бойцы побаиваются немца, да?

- Да, товарищ генерал.

Стараясь быть кратким, я стал докладывать. Впрочем, здесь не вполне подходит это слово. Панфилов умел слушать столь живо, что казалось - говоришь что-то очень для него существенное, что-то очень умное. Я сам не заметил, как стал не докладывать, а рассказывать, рассказывать так, как видел и чувствовал.

Когда я умолк, Панфилов некоторое время думал.

- Да, товарищ Момыш-Улы, - произнес он наконец, - сейчас нам ничто другое не страшно. Только это страшно.

Он встал, подошел к самовару, налил в чайник кипятку, вновь поставил на конфорку и вернулся.

Не садясь, он склонился над разрисованным листом и опять, как при первом взгляде, сказал:

- Закупорились крепко.

Это однако, не звучало одобрением.

- Что-то очень сперто. Не мало ли вы тут оставили проходов? - Взяв карандаш, он указал на минные поля. - Не заперли ли вы, товарищ Момыш-Улы, самих себя?

- Но ведь это впереди, товарищ генерал, - удивленно сказал я.

- То-то и оно, что впереди. Не шевельнешься, тесно.

Подумалось: «Тесно? У меня на семи километрах тесно? Что он говорит?»

Не нажимая, Панфилов тонкими штрихами пометил несколько проходов в минных заграждениях. Я все еще не понимал - зачем? А Панфилов легкими касаниями простого черного карандаша - иных он не любил - перечеркнул красивый оттиск нашей оборонительной линии и наметил стрелку, устремленную вперед, в расположение немцев.

Я не мог сообразить, чего он хочет. Чтобы мы пошли в наступление, чтобы атаковали скапливающуюся немецкую армию? И это после того, как он сообщил, что снимает роту, что батальону предстоит растянуться еще на километр-полтора? После того как говорил, что теперь надо быть трижды расчетливым и трижды осторожным? После того как произнес: «до Волоколамска»? И что это - приказ? Но разве так приказывают?

- На вашем месте, - сказал он, легонько штрихуя стрелку, - я вот о чем подумал бы…

От острия стрелки, направленной в расположение немцев, он провел завиток, обозначающий возвращение на рубеж, и взглянул на меня.

- …подумал бы… А то в вашей картинке даже и мысли об этом я не вижу.

Вынув часы, Панфилов повернулся к самовару:

- Этот господин тоже требует внимания. Давайте-ка по стакану чаю - и пойдем.

- Ночевать у нас будете, товарищ генерал? - спросил Синченко.

- Нет, товарищ. Теперь ночевать некогда, теперь и ночью приходится дневать.

Он улыбнулся, снял чайник, поднял крышку, понюхал и сказал:

- Вот это напиток.

Подавая мне стакан, он хитро прищурился:

- А ведь сегодня у нас небольшой юбилей - нашей дивизии сегодня стукнуло ровно три месяца от роду. Следовало бы ознаменовать поосновательнее, но… это успеется… И ровно три месяца, как мы с вами, товарищ Момыш-Улы, первый раз встретились. Помните, как вы лихо промаршировали?

И он опять улыбнулся.

Да, я помнил. Это было ровно три месяца назад, тринадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года.

В военном комиссариате Казахстана, где я служил инструктором, полагался перерыв на обед от двенадцати до часу. Пообедав, я шел из столовой. Вижу, среди двора стоит невысокий сутуловатый человек в генеральской форме. Рядом два майора.

В Алма-Ате мы редко встречали генералов. Я присмотрелся.

Генерал стоял спиной ко мне, заложив руки назад и слегка расставив ноги. Лицо, видное вполоборота, показалось мне очень смуглым - почти таким же черным, как мое. Опустив голову, он слушал одного из майоров. Из-под высокого генеральского воротника выглядывала исчерна-загорелая, в крупных морщинах шея.

Как артиллерист, я носил шпоры и - должен сознаться в этой слабости - не простые, а серебряные на концах, с так называемым малиновым звоном.

Минуя генерала, дал строевой шаг. Впечатал ногу - дзинь. Другую - дзинь.

Генерал повернулся. В усах, подстриженных двумя квадратиками, не проглядывала седина. Заметно выдавались скулы. Сощуренные узкие глаза были прорезаны по-монгольски, чуть вкось. Подумалось: татарин.

Войдя в комнату, я спросил товарищей:

- Что за генерал? Зачем он к нам пришел?

Мне объяснили: это генерал Панфилов, военный комиссар Киргизии.

Знаете ли вы, что такое военный комиссар республики? Это глава военкомата - советского учреждения, ведающего учетом военнообязанных, допризывной подготовкой. Между нашими двумя военкоматами - казахским и киргизским - существовал договор социалистического соревнования. Раз или два в год договор перезаключался. Все думали, что для этого, вероятно, и приехал генерал.