Владимир Бээкман - И сто смертей

Председатель волисполкома Руубен Мустассаар, 42 лет, в прошлом кочегар маслозавода, вдовый, отец троих детей. Председателем волисполкома работал с февраля того же года. Личных отношений с кем-нибудь из нападавших он не имел. Секретарь волисполкома Хильда Оявере, 26 лет, незамужняя, родом из деревни Рийзна, из многодетной семьи бобыля хутора Кильги Виллема Оявере, за год до июньской революции была работницей у хозяина хутора Ванатоа И. Саарнака, откуда ушла по собственному желанию осенью 1940 года, поступив на работу поваром местной больницы. В волисполком пришла вместе с Р. Мустассааром .

О происшедшем в Виймаствере прибывшим на следующее утро командиром взвода истребительного батальона К. Саареметсом было составлено донесение, отосланное в штаб истребительного батальона и оттуда в органы Народного комиссариата внутренних дел.

Расследование преступления прервалось из-за развернувшихся вскоре оборонительных боев и вторжения немецких оккупационных войск.

В ходе боев донесение затерялось вместе со многими другими бумагами и не могло также послужить поводом для позднейших расследований.

В то самое время, когда у Виймаствереской волостной управы еще шла перестрелка, до поселка добрался парторг волости Рудольф Орг. Он поспешил к зданию телефонной станции. В дверях ее стоял неизвестный Р. Оргу часовой в гражданском, который спросил:

— Куда это ты так торопишься?

— Надо позвонить в уезд. Лесные братья напали на волостную управу!

— Вот мерзавцы! — покачав головой, проговорил незнакомец и пропустил парторга мимо себя.

Частично из-за спешки и притупления внимания вследствие усталости, а также в силу того, что часовой в сумерках стоял к нему правым боком, Р. Орг не заметил у него на левом рукаве белой повязки. Едва Р. Орг вошел в дверь телефонной станции, как получил такой силы удар прикладом в затылок, что потерял сознание и упал ничком на пол.

Эрвин Аруссаар, вертя в руках донную пробку бензинового бака, долго и основательно исследовал ее. В углублении пробки, на сероватой маслянистой пленке, он увидел плотную осыпь мелких песчинок. Они казались непривычно белыми. Медленно, в нерешительности Эрвин поднял руку, слегка коснулся указательным пальцем песчинок и сунул палец в рот. Лицо его приняло задумчивое выражение.

Губы у Эрвина поджались, на переносице обозначилась сердитая складка. Он схватил ведро, куда только что слил из бака остаток бензина, и выплеснул содержимое его прямо в кювет. Стряхнул из ведра последние капли и полез с пустым ведром в кузов к бочке с бензином.

Дивизион остановился на опушке леса. Машины с орудиями свернули с дороги под высокие деревья. Дорога была узкой, покрыта щебенкой, она не вела к крупным населенным пунктам, поэтому здесь и не было особого движения. За все то время, пока Эрвин возился с машиной, мимо прогромыхали всего одна полуторка из чужой части и несколько повозок с бойцами и снаряжением. Зато большие и малые группы красноармейцев проходили довольно часто. Лица у людей были запыленными и изможденными. Некоторые бойцы с повязками, винтовки многие несли так, будто им оружие осточертело. Походный строй, которым они шли, можно было лишь условно и напрягая воображение назвать строем. Вначале Эрвин мельком оглядывал их, но вскоре привык и уже не отрывался от своей работы.

Шедших со стороны фронта, измученных боями и бесконечными переходами бойцов он стал рассматривать особенно пристальным взглядом после того, как в Пскове они встретили свежую, только что высадившуюся на станции из эшелонов дивизию. Тесные шеренги молодых, при полном снаряжении бойцов, лица у всех сосредоточенные и полные решимости. Рядом с их собственным, неполного состава, плохо вооруженным и уже уставшим подразделением укомплектованные свежие воинские части оставляли на удивление хорошее впечатление. Оно подкреплялось еще и гем, что колонны двигались в противоположном направлении. Как только они достигнут района боев, должен произойти перелом. Продвижение немцев именно потому и продолжается, что они своим первым внезапным ударом смяли приграничные войска и с тех пор не дают им возможности собраться с силами Вначале наши войска потеряли много людей и снаряжения, им никак не удается остановить полностью укомплектованные и боеспособные немецкие дивизии. Вот подойдут с тыла на фронт свежие воинские соединения, тогда посмотрим. Ведь их и самих отводят затем, чтобы предоставить небольшую передышку, пополнить где-нибудь в подходящем для этого месте людьми и вооружением, подвезти боеприпасы и направить потом на передовую. Зенитной артиллерии так не хватает, безнаказанные немецкие бомбежки и пулеметная стрельба страшно треплют нервы. Не говоря уже о крови, чего это стоит!

Эрвин ощущал, как в его сознании с каждым днем крепло страстное желание, чтобы немцы наконец получили заслуженный отпор. Самое время. Не раз ему вспоминалась история, услышанная в детстве, которая заложила краеугольный камень его представлениям о немцах.

Старый куйметсаский барон Рюдигер фон Ханенкампф был человеком спесивым и грубым. Лакей постоянно ходил с побитым лицом, и кучер тоже то и дело получал по загривку кнутовищем. Барон крестьян за людей не считал, чуть что — орал и сыпал проклятиями. И на договорах старался мошенничать и нескольких хозяев за просрочку долгов согнал с хуторов. В округе Ханенкампфа боялись и ненавидели.

Когда же в девятьсот пятом году начали жечь мызы, барон тут же понял, что его ждет. Усадил жену с ребенком в сани, кучеру сказал, чтобы лошадей не жалел, гнал до самых городских ворот.

Однако на лесной дороге барону повстречался отряд крестьян, направлявшихся к мызе. Как только барон увидел мужиков с дубинами и охотничьими ружьями, тут же выскочил из саней, бухнулся в снег на колени и давай умолять: дескать, люди добрые, не отнимете же вы у этой беспомощной крошки отца и у этой немощной женщины мужа, клянусь, я насовсем уеду в город и никогда уже не вернусь назад в Куйметса, живите здесь, как вам самим заблагорассудится! И все выставлял перед собой четырех-пятилетнего Клауса, мальчик от страха дрожал и всхлипывал, госпожа Адельхайд в санях зашлась в судорогах — мужикам просто тошно стало; баронская семья что тебе горсть студня под лесом, сплюнув, сказал кто-то из мужиков впоследствии. Так и отпустили их под улюлюканье с миром.

Спустя две недели барон вернулся вместе с карательным отрядом и учинил кровавую расправу, побоями и кандалами отплатил за каждую слезинку, которую пролил тогда в лесу.

Неудивительно, что куйметсаские крестьяне злорадствовали, когда барона вместе с баронессой в феврале восемнадцатого года, незадолго до немецкой оккупации, по решению Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов выслали в Сибирь, откуда его жертвы только что вернулись в деревню. Один Клаус уцелел, он как раз заканчивал в городе гимназию и, прямо-таки исходя злобой, едва началась война, вступил в Балтийский батальон, чтобы воевать с красными. Старый барон оптировался в Эстонию только в двадцатом году, после Тартуского мира, тогда мыза была уже отобрана по земельной реформе, и семья барона в самом деле перебралась жить в город.