Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

- Во навертел! - засмеялся Герка. - Почище графа Монте-Кристо. А я просто стайер.

- Стаер-шмаер… Чесать по-закордонному вас выучили, да все одно выше себя не прыгнешь. Коль в башке заместо мыслев фигушков, как семечков, понатыкано, так с ими и до господа на суд притопаешь.

- Аминь, - сказал первый. - Очень ты про себя складно рассказал, только нам без интересу твоя персона. Внял?

- Канешно, канешно…

- А ты, граница, не пори горячку. В плену не мед, зато цел живот. А вырвемся - и враз вне закона. И враз всякая сука из своего автомата нам начнет права качать. Ты думаешь, я не читал в газете: лучше умереть стоя, чем жить на коленях? Как же! Только всех этих товарищей, которые такие вот красоты рисуют, дальше КП полка не пустят - берегут драгоценную персону. Вот. Так что нашему брату лучше жить собственным умом. Может, и не густо, зато впору, в самый раз - и по росту соответствует, и в плечах.

- Ты за себя говори, дядя, а за других не расписывайся. Мне, например, этот лозунг вот здесь проходит, через сердце.

- И чем гордишься! Что живешь чужим умом? Ты себя самого сумей понять. А хочешь служить России - для начала выживи, продержись, а то кой с тебя толк будет - с мертвяка? Вот я и соображаю: чем горячку пороть да лезть на рожон, лучше переждем, пока наши обратно качнутся.

- По-твоему выходит, дядя, для нас война закончена?

- А ты не зверись. Уж без тебя и немца не придавят? Управятся небось. Скажи спасибо, что сейчас лето. Ждать веселой: и не холодно, и с харчами полегче.

- Оно канешно, - снова втесался второй, - токи в лето нашим германца не положить. Вона как над фином исстрадались, а тут одного танку преть мильён. Пока всего перепортишь - бабцы по нашему брату наплачутся.

- Танков у нас не меньше, - сказал Залогин.

- Канешно, канешно, - хихикнул в ответ. - Т-28 или БТ, хрен с ним, с винта не проткнешь. А как по нему с пушечки почнут садить? Ты видал, какая у германца на танке калибра?

- А про Т-34 ты слышал?

- Канешно! Сказочков послушать это я уважаю. Про белого бычка. Про деда и бабу, про курочку рябу…

Разговор прервался, потому что двое из пленных, которые под присмотром жандармов наглухо зашивали досками оконца конюшни, добрались уже сюда. Было слышно, как они топчутся снаружи. Толстые гвозди знакомо звенели под обухами топоров, лихо входили в сухую сороковку.

- Будто гроб зашивают, - тихо сказал Герка.

Образное восприятие мира было не свойственно Тимофею, поэтому даже такое банальное сравнение сработало в нем.

- А стихи ты писать умеешь? - спросил он.

- Писал. До шестого класса. А потом перестал… Я сколько себя помню, хотел пожарником быть. Брандмайором. - Герка помолчал, ожидая ответной реакции, но Тимофей с оценкой не спешил. - У нас половина класса мечтала в летчики податься, половина - в полярники. А я вот - в брандмайоры, - с вызовом заступился Герка за мечту своего детства. - Я ж из Замоскворечья, дядя. Мы через забор от пожарных жили. Как выходишь из ворот, сразу будка моего отца - он сапожник, и меня по этой части натаскивал. А я только на каланчу.

- Не пустили?

- Не пришлось. За канавой, на кондфабрике работал. Мельница там своя - вот на ней.

- Шоколаду небось натрескал на всю жизнь?…

- Там это строго.

- Ты гляди! - удивился Тимофей.

В конюшне было темно и душно. Спертый влажный воздух, уже пропущенный через многие легкие, оседал в них при каждом вдохе. Выдыхать его приходилось с силой, но уже следующий вдох забивал легкие еще глуше. Люди захлебывались этой тягучей бескислородной массой; они тонули в конюшне, словно опускались на дно теплого зловонного болота.

Под вечер жандармы распахнули ворота, и в конюшню, под напором задних шагая прямо по телам не успевших подняться красноармейцев, ввалилась еще одна толпа пленных. Раненых среди этих было куда больше. И они успели дать гитлеровцам настоящий бой! Если б им сегодня удалось продержаться, за ночь они бы так закопались в землю, что потом бы из нее немцам пришлось их зубами выгрызать. Но рядом было поле, на котором высокий немецкий штаб наметил оборудовать промежуточный аэродром. Уже на третий день войны аэродром должен был принимать самолеты. Бензовозы, передвижные ремонтные мастерские и тех-службы находились уже в пути. Ничто не могло поколебать предначертанный свыше график. А тут какой-то наспех окопавшийся пехотный полк… Смести! - и на полк, прошивая из пушек и пулеметов свежевырытые окопчики, которые были так отчетливо видны сверху, обрушилась целая эскадрилья «мессершмиттов». Они налетали по трое: падали сверху и шли в двадцати метрах над землей, рассыпая смертоносный визг и грохот, один за другим, колесом, так что и промежутков почти не оставалось. А потом со всех сторон навалилась, как показалось красноармейцам, целая армия. И все-таки они продержались почти полсуток.

В конюшне теснота стала главной проблемой.

Ночь прошла тяжело. Духота, нехватка кислорода, вонь экскрементов, стоны и бред раненых; собственные мысли - чем дальше, тем мрачнее, обостренные голодом и усталостью. Ночь подчеркивала беду, возводила ее в степень; детали, которые днем прошли незамеченными, теперь казались многозначительными - семенами, из которых взрастут будущие фантастические беды.

Ночь спешила сделать то, что не успел, как он ни старался, сделать день: разобщить людей. Разъединить их. Внушить им новую мораль: мол, в этих обстоятельствах старая себя изжила, тут уж на соседа не больно надейся, больше полагайся на себя, на свою силу и хитрость; каждый за себя и против всех…

Ночь трудилась от светла и до светла и все-таки не успела. Утром наспех слепленные из отчаяния камеры- одиночки растаяли, как соты тают от жара. Это был уже сплоченный коллектив. Кошмар, длившийся целые сутки, не переубедил их, не сломал веры, в которой их воспитывали с самого рождения.

Правда, этому крепко поспособствовало еще одно обстоятельство. Едва затеплился свет, как до конюшни докатился тяжелый гул. Он возник вдруг и креп с каждой минутой. Сомнений быть не могло: где-то поблизости шел бой. Красноармейцы заволновались. И самые горячие уже собирались в ударные группы, хотя еще и неясно было, как вырваться из этих могучих стен. Но кадровые солдаты определили: бой идет далеко, до него километров пять, если не больше; это земля доносит звуки так явственно и скрадывает расстояние. Затем угадали еще одну деталь: бой идет возле шоссе. Наши прорываются! Но куда? Вскоре поняли: на ту сторону…

Бои кончился так же вдруг, как и разгорелся. Только выстрелы танковых пушек время от времени еще нарушали тишину. Они били с шоссе в противоположную от совхоза сторону… Значит - прорвались…

В шесть утра ворота бесшумно и легко раскрылись. В воротах стояли немцы. Западная часть неба за их спинами уже успела выцвесть, из синей стала блекло-голубой, почти побелела. День собирался жаркий и сухой.