Александр Лозневой - Эдельвейсы — не только цветы

В огне, в грохоте, в сонме людских тревог и потрясений катилось второе военное лето. Танками, волнами самолетов, полчищами солдат наваливалось оно на мирные города и села, на поля и фермы; жгло, рушило, переворачивало все вверх дном.

«В России нет сил, которые смогли бы сдержать натиск немецких армий!», «Сталинград не выдержит и недели!», «Альпийские стрелки — в предгорьях Кавказа!», «На очереди — Баку! Каспий!..» — кричали вражеские листовки.

…Степан Донцов выполз на бугорок, прижался к земле и замер. Показалось, что у леска, где белеют цистерны, кто-то прохаживается. А может, померещилось?

На луну наползло облако, и она утонула в нем, как тонет гривенник, брошенный в воду. Набежала густая тень, заволокла и лесок, и цистерны. Положив винтовку на локоть и придерживая ее за ремень, солдат снова пополз. На душе беспокойно: фашисты, они теперь всюду…

Тень рассеялась, и впереди опять показались цистерны — большие, белые. Теперь видно почти всю территорию склада. К леску убегают столбы с повисшей на них колючей проволокой. Чуть левее — ворота из жердей, дощатая будка сторожа…

Степан раздвинул ветки шиповника, облепившего изгородь, прислушался. Гнетущая тишина — не слышно даже сверчков. Чудно: пушки, моторы, все умолкло; война как бы выбилась из сил, прикорнула в степи…

Тишина и радовала солдата — кто не ждал ее в громе войны — и угнетала его. Обманчива тишина на фронте!

Из-за леска в небо взметнулись сполохи — артиллерия. Глухой, придавленный звук — выстрел; резкий, содрогающий землю — взрыв. К голосу орудий присоединился гул моторов. Он нарастал, приближался, вот уже повис над головой — воющий, страшный. Под облаками запрыгали вспышки — это ударили зенитки. А немного спустя от реки, где переправа, донеслись будто грозовые раскаты. Бомбят! Как раскаленные мечи, скрестились в небе огни прожекторов. Потянулись пунктиры трассирующих пуль… «Как там, на переправе… — думал Донцов. — На тот берег наши, конечно, не успели. Бомбежка… Нет хуже, когда не видишь ни самолетов, ни падающих бомб…»

Час назад Донцов тоже был на переправе: лежал вместе с солдатами за насыпью и стрелял из винтовки. Там был и командир взвода лейтенант Головеня. Усталый, он переползал от одного окопа к другому, подбадривал солдат. С ним было легче…

Внизу у парома сгрудился обоз. Много раненых. Переправа шла медленно, и надо было отбиваться, сдерживать врага огнем.

А в стороне от парома, у леска, склад машинно-тракторной станции — бочки, цистерны…

— Ни капли горючего врагу! — приказал лейтенант.

Донцов готов был выполнить приказ:

— Можно идти?

Взводный кивнул, но тут же задержал солдата. Глянул в глаза:

— Удачи тебе, Степан…

Прошел час, а может, и больше. Степан все еще лежал у проволоки. Стих гул моторов, успокоились зенитки. Лишь где-то в степи продолжали ухать тяжелые орудия… Ну что ж, пора. Поддев штыком нижний ряд проволоки и скрутив ее, солдат переполз на песчаную гладь складского двора. Прислушался и, поднявшись, метнулся мимо бочек к огромным цистернам. Горючее в них, как видно, припасено для уборочной. Он комбайнер, не так давно сам работал в поле, понимает, как дорого горючее. Сейчас придется взорвать целый склад. Жалко… А врагу оставлять не жалко? Да и что, в сущности, эти цистерны? Капля в море, крупинка по сравнению с тем, что уже сожжено, разрушено.

…И опять, будто наяву, хутор Гречишки… Белые хаты над озером. В садах, как кровь, пламенеют вишни. У дороги — стена ржи. Дальше за бугром — железнодорожная станция. Эшелон вверх колесами… Да, именно там пулеметно-артиллерийский батальон, в котором служил Донцов, понес большие потери. Это было девятнадцатого утром, когда из-за бугра выползли немецкие танки. Часть из них пошла прямо на батарею, как будто знала, что там почти нет снарядов. Он, наводчик Донцов, припал к прицелу.

— Огонь! — почти в ухо выкрикнул лейтенант.

Второй, третий выстрелы… Танк, что справа, ткнулся пушкой в бугорок и запылал. Наводчик перенес огонь на второй. Но тут, подминая кусты, показались еще танки. Много. Они не ползли, а уже мчались, норовя с ходу смять артиллеристов, вдавить их в землю. Донцов целится: еще выстрел и еще. Но враг неудержимо рвется вперед, накатывается на соседнюю батарею. Заряжающий Вано Пруидзе подает последний снаряд — больше нет, — и лейтенант приказывает взорвать орудие. Бойцы касками черпают песок с бруствера, набивают ствол. Волоча за собой шнур, Донцов уходит последним, и когда видит, что расчет в укрытии, падает и с силой дергает провод. От взрыва вздрагивает земля, сыплется песок в траншее…

…Хлопнув ладонью по пузатой цистерне, Донцов понял — полна до краев. Ухватился за кран: «Вот, черт, на замке! Может, выстрелить? — мелькнула мысль. — Нет, ни в коем случае!»

А горючее надо взорвать.

Солдат тревожно оглядывается на восток, где алеет полоска зари, подходит к бочкам, что рядом с цистернами. Переворачивает одну из них: в воронке — слышно — булькает бензин. Жидкость расплывается вокруг цистерны, подмывает ее. Донцов выхватывает спички, но тут же замирает: шаги, из будки сторожа вышли двое.

Пригнувшись, он различил человека в плаще. Это, пожалуй, кладовщик: в руках канистра. А вон тот, второй, идущий за ним, кто он? В куртке. Наши таких не носят. И говор не наш… Немец!

Звякнула канистра. Мимо, мелкими шажками, прошел человек в плаще. Еще немного — и рядом… гитлеровец. Донцов чуть подался вперед и с размаху опустил приклад на голову фашиста. Тот даже не вскрикнул. Человек в плаще кинулся в одну, затем в другую сторону, наконец, побежал к изгороди. Попробовал перескочить через нее, да зацепился, забарахтался на проволоке.

А солдату нельзя медлить. Чиркнул спичкой, и огонь сразу охватил бочки, полез по стенкам цистерны.

Отбежав к опушке, Донцов остановился, опасаясь, что пламя может погаснуть. Но столб огня разрастался, тянулся ввысь. Ударил взрыв.

Вслушиваясь в гул пламени, Степан замер: и страшно ему, и радостно: «Ни капли горючего врагу! Ни капли!»

После частых, почти непрерывных боев во взводе Головени осталось всего-навсего двое рядовых и один сержант. Еще там, на Дону, погибли командиры расчетов Дроздов и Неревяткин, не стало наводчика Крупени, заряжающего Григоряна… Погибли многие.

Нет уже пулеметно-артиллерийского батальона. Отступление влекло за собой большие потери: то тут, то там оставались раненые, неспособные двигаться. Крестьяне подбирали их во ржи, в лесочках, укрывали на чердаках, в подвалах. Лечили, как умели.