Владимир Богомолов - Сочинения в 2 томах. Том 1. Момент истины

Захожу в один кабинет. Нормальный мужик, постарше меня, седоватый, но крепенький, подобранный. Здороваюсь с предельной приветливостью: «Добрый день!» Как он меня понес! «Распустили вас... Я не обязан вас принимать, а вы лезете! Кто вы такой?! Каждый писака считает себя вправе ставить ультиматумы генералам! Обнаглели и распоясались!» Поорал пару минут. Я не удивился, потом спокойно спрашиваю: «Простите, вы не скажете, какое учебное заведение вы окончили?» Он говорит: «А какое вам дело?» Я говорю: «Просто мне интересно». «Вот!» — с гордостью показывает на китель, у него там значки об окончании военного училища и академии. И сразу раздражается. Я продолжаю: «Вы понимаете, я говорю скорее о гуманитарном образовании. Вы вот здесь «документ» написали через «а», вот здесь еще в двух местах совершенно чудовищные грамматические ошибки. Может, у вас своя «ведомственная орфография»? Вы понимаете, что этот вопрос не цель моего визита, но он меня беспокоит. Причем, как гражданин, я считаю своим долгом обратиться в ЦК КПСС, потому что если у нас оборона находится в руках людей, которые пишут «документ» через «а» и прочее, то в этой стране жить ведь опасно и страшно». Это люди, которые разговаривают с тобой как с подчиненными, не стесняясь в выражениях, резко, грубо, и если их не тормозить, они ничего не понимают.

Одному такому армейскому генералу я тоже показал Кодекс, он его читает и говорит: «Ну и что? Это же ваш гражданский Кодекс, а мы военным руководствуемся».

И все... То есть это люди специфические.

Были и угрозы. За два месяца до этого я сумел попасть к другому генералу и он мне орал: «Вам предписали, а вы не выполняете! Кто вы такой?! Советская власть, она что — кончилась?! Кто вы такой?! Кто вас уполномочил, кто вам дал право описывать Ставку и Сталина?!»

Я и ему протягиваю Гражданский кодекс РСФСР, а он мне кричит: «Я его в гробу видал. У нас свой военный кодекс!»

Как только я стал осаживать его на место, он спросил: «Вы где прописаны, в каком районе?» Я сказал, и он, поворотясь к боковому столику с телефонами, нажал какую-то кнопку или рычаг и, не беря ни одну из трубок, закричал: «Самойленко! Райвоенкома Краснопресненского через полчаса на связь!»

Потом повернулся ко мне и объяснил: «Я вас отправлю на шестимесячные сборы — в Кушку! Поползаете там полгода в барханах со змеями и тарантулами — живо придете в чувство! Мы вас научим уважать Советскую власть!» Тот первый генерал хоть сесть разрешил, а этот даже не предлагает. Стою у приставного столика, опустив голову, а он разоряется, не понимая, что заряжает меня и ожесточает. Вы впервые видите человека, у вас еще не может быть к нему ни злости, ни неприязни. А этот не понимает, что чем больше он орет, тем жестче я возьму его за горло. Наконец он мне надоел, я отодвинул стул у приставного столика, сел, открываю папку и говорю: «Насчет наряда, гауптвахты и командировки в солнечную Туркмению — это все эмоции, лирика! Давайте по существу — я же не целоваться к вам пришел. Это ваше заключение?» — и протягиваю ему бланк. Он кричит: «Я не разрешал вам садиться, а вы сели! Вы что здесь себе позволяете?! Совершенно обнаглели и распоясались!» Затем стал читать, покраснел и с возмущением спрашивает: «Где вы это взяли?» А я ему невозмутимо: «Это мне дали в Инстанции». Инстанцией они тогда ЦК КПСС называли и писали это слово в документах обязательно с большой буквы. Разумеется, я врал — все копии мне передавал В. П. Аксенов. И вот эти люди, до того читавшие только свою специфическую литературу, приказы, Уставы, может, еще мемуары военачальников, получали приказание написать заключение на художественное произведение.

а) идеология

Несмотря на то, что я направил обширный справочный материал (им не надо было даже прилагать усилий), разъясняющий многие термины и действия, они или его не читали, или полностью игнорировали, находясь в мире раз и навсегда выстроенного уставного порядка; мне по новой вчиняли необоснованные замечания и поправки, которые не должны были бы даже возникать, будь у них здравый смысл. Они даже не понимали, что это отнюдь не документальное произведение, а художественная, идеологически направленная легенда. Они все написанное воспринимали буквально и выражали свое непонимание, недоумение и возмущение на полях рукописи. Они наверняка были убеждены, что экземпляры рукописи пойдут куда-то в архив и автор никогда не увидит и не прочтет то, что так щедро писалось на полях. Эти люди, тем не менее, уловили в рукописи то, что впоследствии кратко сформулировал К. Симонов: «Это роман не о военной контрразведке. Это роман о советской государственной и военной машине сорок четвертого года и типичных людях того времени».

Главы романа они обзывали «параграфом»:

Параграф 56-й (это глава «В Ставке ВГК», 17 машинописных страниц) — выбросить полностью! и так по «параграфам» — 20, 52, 73-й и т. д.

Кто дал право автору публиковать секретные документы? — целые страницы перечеркнуты.

Кто разрешил снятие копий с оперативных документов и сводок? — Зачем это? Выбросить целиком!

Кто разрешил опубликование этого документа? — Об этом нельзя! Выбросить!

Кто дал право автору на каждом шагу упоминать Ставку?

Проконсультировать в Инстанции!

Радиоигру — везде заменить на мероприятие.

Как название советских органов может быть пугающим? — Название «Смерш» везде выбросить! Оно нас не украшает.

Зачем печатать подлинные документы? — Они нас не украшают и т. д.

Эти стражи государственности и единственно правильной идеологии, как они привыкли себя считать, в сугубо патриотическом романе не преминули поискать «идеологических блох», выразив это безапелляционно: «Позиция автора».

Например, в главе, где Аникушин, боевой офицер, раздраженный с точки зрения персонажа перестраховочными действиями группы Алехина и «спецификой» их работы, поучениями о бдительности, вспоминает анекдот: «Чем отличаются особисты от медведя?.. А тем, что медведь спит только зиму, а особисты — круглый год...».

Сбоку на полях: Позиция автора! Не любит Советские органы!

Аникушин сообщает Алехину, что за четыре года службы в армии «власовцев, дезертиров, паникеров... видел, но шпионов — ни одного! А вас, охотничков, — как собак нерезаных!.. НКВД, НКГБ, контрразведка, прокуратура, трибуналы... И еще милиция!..»

На полях один пишет: Стыдно это читать! Все об органах выбросить!

Другой: Откровенная позиция автора! Вряд ли капитан мог так откровенно болтать.

В тексте, где начальник милиции объясняет Алехину настороженное поведение и неразговорчивость местных жителей, говорит: «Темный народ, забитый. Западники...».