Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом...

— Молодец, — со снисходительностью старшего говорю я и снова смотрю на его медаль, поблескивающую из-под распах­нутого халата.

Перехватив мой взгляд, Юрка предлагает:

— Хочешь, дам ее тебе, чтобы ты сфотографировался? А? Я уже давал Гошке Сенькину. Он всей родне послал фотокар­точки.

— Гошке Сенькину? Тоже мне герой — из тарелки ложкой. А ты, Юрка, не будь дураком. Ведь медаль твоя личная. Это же...

Не находя слов, я кручу пальцами в воздухе. Юрка пони­мающе кивает:

— Больше не буду. Очень уж все ребята пялят глаза. Спря­тать ее в сундучок, что ли?

— Ни в коем случае! Носи! Пусть все знают, что мальчиш­ки — это тоже бойцы. Не то, что девчонки.

— Да уж от них проку мало, — с мужской солидарностью говорит Юрка, — девчонку в разведку не пошлешь.

— А ты ходил?

— Два раза.

Видать, этот Юрка в сорочке родился.

— Расскажешь? — заискивающе спрашиваю я.

— А чего ж... Вот придем в общежитие, и я тебе все-все про свою жизнь расскажу. Ты, Лешка, добрый.

— Вот еще! Беги к станку, что-то мастер стал погляды­вать в нашу сторону.

Юрка уносится вприпрыжку. Надо же — такой малец, а уже ходил в разведку! Я старше его на целых шесть месяцев, но в жизни мне явно не повезло.

Вот если б я родился года на четыре пораньше!

… Сейчас бы я бежал с винтовкой наперевес в штыковую атаку. Я кричал бы вместе со всеми «ура». Я колол бы этих гитлеровцев налево и направо, не обращая внимания на свист пуль и разрывы снарядов. Русской земли захотел? На! И поверженный фашист зарывается лицом в траву. Строчит пуле­мет. Злая пуля обжигает мне плечо. Но сейчас не до пере­вязок. Вперед, вперед, Алексей Сазонов! Убит командир взвода! «Беру командование на себя!» В левой руке моей развевается на ветру знамя полка. Я водружаю его на захваченной высо­те. Немцы откатываются, бросая оружие и сверкая подковками сапог. И вдруг шальная пуля попадает мне прямо в лицо…

— Опять, Сазонов, очки не надел? — слышу скрипучий голос Бороды — нашего мастера. — Так и без глаза недолго остаться.

Горячая стружка отлетела из-под резца и на левом веке у меня появляется маленький волдырь.

— Сходи в медпункт, — советует мастер.

Зажимая глаз рукой, бегу в медпункт. Нет, в медсанбат!

... Пуля выбила мне глаз. Теперь я буду воевать с черной повязкой на лице. Нет, я не соглашаюсь демобилизоваться, хотя медицинская комиссия настаивает на этом. Бегу из госпи­таля в родной полк. «Отныне ты будешь знаменосцем», — растроганно говорит командир и троекратно — по-русски — целует меня перед строем полка. Мне немножко стыдно за мои давно не бритые щеки, но единственный глаз мой сверкает мужеством и отвагой...

— Из-за такого пустяка прибежал? — ворчит медсестра. — Эх ты, вояка...

— Мастер велел, — неловко оправдываюсь я.

Она, позевывая, мажет чем-то веко. Лучше бы я не обра­щался к ней. Сразу испортила все настроение. Бреду опять в мастерскую.

... Величаво звучит мелодия похоронного марша. Кто это лежит в гробу, такой молодой и красивый? Это хоронят красно­армейца Сазонова. Он пал смертью храбрых в жестоком бою с немецко-фашистскими захватчиками. Над гробом друга това­рищи клянутся отомстить за него. Я слышу залпы, которые раздаются в мою честь. Гроб с моим телом бережно опускают в могилу.

Прощально звучат гудки заводов... Но откуда на фронте заводы? Что-то не то...

— Воздушная тревога! — кричит мастер. — Живо все в бом­боубежище. Марш, марш, не задерживайтесь!

Грохочут на ступеньках ботинки с подковками. Жизнь про­должается.

Суровая жизнь, наполненная тревожными сводками Совинформбюро, работой для фронта, дающей мальчишеским сердцам огромную радость. А сколько счастья видишь на лицах, когда по радио сообщают о подвигах красноармейцев на фронте!

Есть в этой жизни, кроме больших радостей и горестей — маленькие радости и горести. Маленькие горести — когда ломаются резцы и сверла, когда Борода скучным голосом отчитывает нас за это, несправедливо обвиняя в нерадивости и в сотне других незаслуженных грехов. Среди маленьких радостей не последнее место занимают чехарда и футбол. С каким гиканьем и свистом выбегаем мы из ворот цеха на волю!

— Стадо телят, — бормочет недовольный Борода.

Мигом намечаем ворота, создаем две команды. Я, конечно, буду нападающим. Хватит, два раза стоял в воротах и оба раза мне расквасили нос ни за что ни про что. Не нравится против­никам, что я так цепко беру мячи, вот и попадают вместо мяча мне по физиономии.

— Сазонов будет центром, — говорит Андрейка Калугин. Толковый в нашей команде капитан, ничего не скажешь.

Понимает, что на моем лице уже вполне достаточно знаков спортивной доблести.

По свистку судьи я первый бью по мячу. Держись, вратарь противников!

Гол я все-таки забил, но после этого удара у меня оторва­лась подметка. Ботинок стал зубастым, словно пасть овчарки. Я обмотал его проволокой. Сашка Воронок наблюдал за моей работой неодобрительно:

— Разве это ремонт? Пойдем в общежитие — у коменданта есть «лапа». В момент починю.

Сашка пыхтел над ботинком минут тридцать. Потом про­тянул его мне.

— Правда, как новенький? Палец из-за тебя, чертяки, раз­бил. Как я теперь играть буду? Мне пальцы — во как нужны.

Играл он так, что заслушаешься.

Сашкин аккордеон был самой ценной вещью в нашей ком­нате. Однажды его едва не утащили. Сашка догнал вора в кори­доре. Хорошо, что в завязавшейся свалке аккордеон не постра­дал. Сашка чуть не откусил жулику ухо. Силы у них были неравные. Сашка щупленький, а тот парень — верзила, каких поискать.

— Косой из пятнадцатого дома, — сообщил нам Сашка.

Этот Косой на прошлой неделе украл два микрометра из училища. Он продавал их на Тишинском рынке. Сашка своими глазами видел.

— Ты за них ответишь, — сказал ему Воронок.

— Не пойманный — не вор. Скажи спасибо, что музыку твою не увел, — засмеялся Косой и надвинул на глаза Воронку фуражку.

Теперь Сашка хранил аккордеон у коменданта.

Мы подружились с Воронком недавно. Он появился в нашей седьмой комнате неделю назад. Ввалился со своим огромным аккордеоном и, оглядев нас по очереди, ехидно сказал:

— Привет героям тыла!

— Ишь ты, фронтовик какой нашелся, — сказал Андрей­ка, — весь в пороховом дыму!

— Месяц не умывался, — многозначительно сказал Воронок.

Можно было подумать, что он был занят весь этот месяц чем-то необыкновенным.

Когда он заиграл на своем аккордеоне, мы простили ему его ехидство. Он играл «Священную войну» так, что у нас мурашки по спине бегали. К нам сбежались ребята со всего этажа. Получилось что-то вроде концерта. После этого вечера Сашка Воронков стал в училище знаменитостью. С ним многие хотели подружиться, но он если и осчастливливал кого, то только тем, что разрешал угощать себя папиросами.