Эрик Шабаев - Друг другу вслед

На улице его остановил за рукав политрук роты.

— В какой избе?

— В третьей.

— Грамотный? Ах да, из унтеров, — и подал газету. — На-ка, почитай вслух, обсудим потом.

Брагин заторопился назад. «Мое воинство, поди, храпит во всю завертку!» Но нет, кто-кто, а Васька не спал, топтался в дверях, сыпал игривую речь. Егор кашлянул, многозначительно повел бровью, и Васька понял намек, нехотя отвалил в угол, где разметались в крепком сне остальные.

— Командир на командире, — проворчал, укладываясь. — И все, понимаешь, Брагины. Сперва Степка гнул в дугу, теперьча — ты… Никуда от вас не денешься!..

Егору не спалось, хоть убей. Снова, как и тогда в вагоне, лезли упорные мысли. О Кольше и его «побеге», о расстрелянном проводнике, о схватке с дроздовцами и казаками… Но почему так решил отделенный? Почему передал команду тебе, а не Ваське? Или оттого, что унтер?

Впервые пришлось думать о других, казалось бы, совсем посторонних людях. Кто он им, кто они ему? С пеленок брел окольной тропой, вдалеке от опасного пламени, в котором дотла сгорел Федот Малецков… Да с него и не требовали ничегошеньки сверх посильного, в той же унтер-офицерской школе полтора года назад. Левой-правой, целься, на молитву становись — вот и все. Правда, после учил тому же новый набор, в один прекрасный вечер восстал вместе с батальоном, двинул против юнкерья, но под уверенной рукой Мамаева, ни на шаг от него… Заботился о маманьке с братишками? Не ты первый, не ты последний, невелика заслуга… Ходил поводырем до Москвы? Еще вопрос, кто кого за руку вел. Многое знал батька, хоть и слепой, о многом, тебе недоступном, догадывался. Он и вел, если по совести.

Ему вдруг пришло в голову, что все двадцать лет он был не на своем месте. А где оно, свое, какое оно? Может, спросить у Кольши, авось не оттолкнет, не подымет на смех… Но когда наконец ты будешь варить собственным котелком? Человек ты или гмырь болотный? Если гмырь, сиди, молчи.

Третья бригада выгружалась в Решетиловке спустя неделю.

Первыми прибыли богоявленцы. Не успели прийти в себя, разобраться по ротам, затрещали выстрелы, донеслась пьяная, с выкриками, песня.

— Черт, никак свадьба?

Вскоре из-за домов появился махновский отряд. Нестройной толпой ехали всадники, одетые кто во что, но добротно, в черных, лихо заломленных папахах, дробно выстукивали колесами пулеметные тачанки, а впереди всех гарцевала на караковом жеребце красивая полубаба-полудевка, увешанная богатым, в золотой насечке, оружием.

— Никак Маруська, правая атаманова рука?

Завидев красных, банда умолкла, заторопила коней на выезд.

— Да-а, союзнички… под черным флагом, — задумчиво молвил ушаковский доброволец.

— Временные! — отрубил Макарка Грибов, ныне ротный. — Помнишь, как с эсерами было позалетось? Шли до первого перекрестка, клялись в верности, потом — удар в спину!

— Дело знакомое, — согласился доброволец. — Не зевай!

Игнат задержался на станции дотемна, встречая батарейцев. Осторожность не мешала, вокруг толклись подозрительные одиночки, заговаривали с бойцами, — видно, охвостье Маруськиного отряда. В сумерках неизвестный напал на часового у орудий, ранив его, скрылся. Облава ни к чему не привела, но было ясно — пакостят людишки долгогривого «союзника».

С ними довелось встретиться еще раз, на привале, после ночного марша. Только Игнат с батарейцами смежили веки, в дверь забарабанили. С топотом и криками ввалилась гурьба махновцев, и с порога:

— А ну, баба, готовь шамовку!

— Ничего нет, ей-ей!

— Пошукаем! — процедил старший и кивком отослал кого-то из своих во двор. Сам уселся под божницей, медленно обвел глазами сонных артиллеристов, комиссара с ординарцем, нехорошо усмехнулся. Через минуту за домом послышалась возня, что-то затрещало, захлопало, и в хату влетел чубатый парень с гусаком в руке.

— Побачь, старшой, яка находка!

Старенькая хозяйка обмерла, в слезах бросилась к нему:

— Отдайте, люди добрые! Последний! Та последний же…

Старший махновец выразительно покрутил витой нагайкой перед ее носом:

— Затопляй печь, вари!

Нестеров, похолодев, нащупал рукоять нагана. Что делать со сволочью, как быть? В другое время не стал бы раздумывать, уложил бы на месте, но теперь пальба начисто отпадала. «Союзники»… Он отвернулся к стене, лежал, крепко сцепив зубы. Потом кто-то нагнулся над ним, обдал струей сивушного перегара, потормошил за плечо.

— Эй, комиссар, чи кто… Просимо к столу!

— Спасибо, сыт, — угрюмо ответил Нестеров, искоса оглядывая буйное застолье. — Из повстанческой армии?

— Эге ж, — старший махновец подбоченился.

— Вижу, вижу. Нечего сказать, борец! Кому свободу несешь? Селянской бедноте?

— Эге ж, ей самой.

— Несешь, а гусака распоследнего себе в глотку?

Застолье вскинулось угрожающе, загалдело, затопало коваными каблуками, двое-трое в запальчивости выдернули сабли из ножен, готовые крошить направо-налево, но повскакали артиллеристы во главе с Костей Калашниковым, заклацали затворами винтовок, в руке у молоденького Игнатова ординарца блеснула «лимонка».

— Геть, бисовы души. Назад!

Громкий окрик старшего успокоил ватагу, сабли вернулись на место.

— Так-то будет верней! — заметил Калашников, пряча револьвер.

Старший присел к столу, подпер кулаком чубастую голову. К гусятине он больше не притронулся, как его ни упрашивали, только пил стакан за стаканом, наливаясь мертвенной синевой, теребил ус, а перед уходом вдруг сорвал с пальца массивный золотой перстень, бросил хозяйке:

— Тебе, старая, шоб не помнила обиды.

Махновцы с грохотом вывалились прочь, ускакали в темноту.

Полки Третьей бригады прямо с марша — один за другим, вступали в бой. Первоуральцы еще двигались где-то по размытой дороге, а богоявленцы и подошедшие следом белоречане коротким ударом овладели Большой Михайловкой и ворвались в Веселое, чистенькое, живописное село на взгорье. Среди пленных оказался полный набор офицерских чинов, от полковника до прапорщика. Посреди села белые бросили трехдюймовое орудие.

Теперь оба полка нацеливались на Елизаветовку, что виднелась в нескольких верстах к югу от Веселого.

Ночью в штабриг ненадолго сошлись командиры. Собрались все, кроме Алексея Пирожникова, подсеченного жестокой простудой: его заменил помощник, присланный в полк на Селенге.

— Две казачьи дивизии в полукольце наших войск, — оказал комбриг Окулич. — Куда ринутся — вопрос. Быть начеку. Не забывать о тактике врангелевцев. Нащупывают слабые места, наносят резкие удары. Любой наш промах используют немедленно. — Он, стоя над картой, изложил свой замысел. Ровно в шесть утра белоречане силами двух батальонов атакуют село с фронта. Третий батальон остается в резерве. Богоявленцы, выступив на полтора часа раньше, делают глубокий обход. Сигнал общей атаки — красная ракета.