Борис Васильев - А зори здесь тихие… (сборник)

– С Новым годом!

Никогда не было у нее такого Нового года. И такого 23 февраля, когда вечером ее ожидал пирог с надписью: «ГЕРОЮ ВОЙНЫ». И такого 8 Марта…

А 10 марта к мылу приклеилась мыльница, и, когда Иваньшина взяла его в руки, мыльница упала на пол и раскололась. Ерундовая мыльница, копеечная, но – соседская, а по горло занятая школьными делами (четверть кончалась!) директриса все время забывала ее купить. И вспомнила спустя неделю, увидев в хозяйственном отделе универмага. «Господи, наконец-то набрела, растрепа беспамятная», – проворчала она про себя и положила пластмассовую мыльницу в сумку.

Хозяйственный отдел был обширным, и она медленно бродила по нему, разглядывая всякие нужные и ненужные вещи. Но, разглядывая товары, Иваньшина думала совсем не о них, а о девушке в фирменном халатике со значком, которая стояла у входа на контроле. Лицо ее показалось Антонине Федоровне знакомым: кажется, именно эту девочку два года назад по ее настоянию исключили из школы, поймав в раздевалке с сумкой, набитой чужими шарфами и шапочками. После больницы Иваньшина никак не могла припомнить ее фамилии, да и лицо стерлось в памяти, но сейчас показалось: она. Настолько вдруг и настолько ясно показалось, что директриса сказала, проходя мимо: «Здравствуй, Трошина», – но ответа не получила. И теперь, бродя вдоль стоек, в ячейках которых были навалены товары «для дома, для семьи», все время думала, Трошина это или не Трошина и правильно ли она поступила тогда, настояв на ее исключении.

Эти мысли настолько занимали ее, что ни о чем ином уже не думалось. Она машинально бродила по отделу, машинально брала в руки различные предметы, машинально разглядывала их и ставила на место. Правильно она тогда поступила или сгоряча, не учитывая ни возраста, ни личности провинившейся, – вот о чем думала она, и вывел ее из этой задумчивости девичий голос:

– А в сумке что у вас спрятано?

Иваньшина очнулась от размышлений и по тону, по голосу узнала: Трошина. Только имени никак вспомнить не могла.

– Здравствуй, Трошина. Не узнаешь меня?

– Я спрашиваю, что у вас спрятано в сумке, гражданка.

– Ничего. – Иваньшина была выбита из привычного состояния агрессивностью интонаций и отвечала растерянно. – Зачем же ты так, в таком тоне?

– Откройте сумку.

– Что с тобой, Трошина? – тихо спросила она. – Не терпится продемонстрировать власть?

– Требую открыть сумку! – Продавщица повысила голос. – Вера Тимофеевна, Люба, Лара, подите сюда! И милиционера пригласите.

– Как тебе не стыдно, Трошина. – У Иваньшиной потемнело в глазах. – Я директор школы…

– Откажетесь открыть сумку – отберем силой. Понятно?

Антонина Федоровна задрожавшими руками открыла сумку и, перевернув, вытряхнула ее содержимое на пустой прилавок. Посыпались монетки, кошелечек, шариковые ручки, платочек и копеечная пластмассовая мыльница.

– Вот, видите? Все видите? – с торжеством закричала продавщица. – А где чек на оплату?

– Чек?.. – Иваньшина окончательно растерялась, в голове туго застучали молоточки. – Я не знаю. Наверно, я машинально…

К этому времени на подмогу Трошиной уже подтянулись другие продавщицы. Милиционера, правда, не было, но зато группа с директором школы в центре стала быстро обрастать любопытными.

– Тихо! – громко сказала старшая продавщица. – Вы оплатили товар, гражданка?

– Вероятно, нет, но…

– Воровка! – звонко крикнула Трошина. – Подруги, я четвертый день за нею это замечаю.

– Какой четвертый, что ты, я же не хожу сюда…

– А где тогда чек? Чек где, спрашиваю?

– Помолчи, Трошина. Я спрашиваю вас, гражданка, вы оплатили покупку?

– Кажется, нет. Кажется, я забыла. Я стала забывать, я лежала в больнице.

– Значит, товар вы не оплатили. Так?

– Я же говорю, воровка она!

– Замолчи, Трошина! – оборвала старшая. – Придется пройти к директору. Мы составим акт…

Острая боль раскаленной спицей вновь вонзилась в спину. Перед глазами полыхнуло пламя, и бывший старший лейтенант Иваньшина грузно сползла на пол.

Та же больница и тот же врач, те же резкие и быстрые сестрички, по вечерам, когда уходило начальство, бесконечно долго болтавшие по телефону («А он что?.. А она что?..»). И даже палата оказалась той же, только сама Антонина Федоровна стала иной. Заговорила, правда, уже на второй день, а вот ноги и ощущались чужими, и стали чужими, словно она утратила не только силу, но и власть над ними.

– Быстро вы к нам вернулись, – вздохнул заведующий отделением.

Он был не просто заведующим и даже не просто хорошим специалистом: он был фронтовиком, и Иваньшина испытывала к нему безграничное доверие. Вероятно, это и сыграло решающую роль в том, первом случае, но теперь одной ее веры было уже недостаточно. Доктор наблюдал, хмурился, советовался, устроил консилиум, а после него вызвал Олега Белякова.

– Лекарство сможете достать?

– Если оно в природе водится.

– Водится, только не в нашей, к сожалению, и официальный рецепт на него я выписывать не имею права. А неофициальный – вот он.

– К этому неофициальному хорошо бы официальное письмо, – сказал Олег. – Так, на всякий пожарный.

– На чье имя?

– В Комитет ветеранов. Уж если они не помогут…

– Тогда и руки по швам? – сердито спросил врач, принимаясь писать официальное письмо.

– Тогда в другой комитет напишем, – улыбнулся Беляков.

С официальным письмом и неофициальным рецептом Олег отправился сам. Упросил в лаборатории, где работал, дать ему три дня в счет донорских и уже на следующий день вылетел в Москву. А через два дня явился с лекарством на полный курс лечения.

– Как это вам удалось? – ахнул невропатолог.

– Нет проблем, доктор, есть лишь разные пути к их разрешению.

– И все же? – допытывался доктор. – В два дня вы совершили невозможное.

– И в два часа, – уточнил Олег. – Знаете Вельяминова Валентина Георгиевича? Ну членкора, лауреата, депутата…

– Биолога? Знаю, труды его читал.

– Так вот, я с самолета – прямо к нему. Главное было дома его застать, а остальное – семечки, как говорится.

– Вы же с того света ее вытащили, – патетически воскликнул врач. – С того света!

– Сочтемся.

Сочлись для всех незаметно и неожиданно. Узнав от доктора, кому обязана спасением, Антонина Федоровна не смогла сдержать слез.

«А имя у тебя все равно девчоночье, академик…»

– Ладно, тетя Тоня, кончай реветь, – сердито сказал Олег.

– Не буду, Олег, не буду, – прошептала она, поспешно вытирая слезы. – Как он выглядит-то? Толстый? Очень постарел?

Он впервые назвал ее тетей, впервые обратился на «ты», впервые позволил себе командные нотки, а Иваньшина вроде бы и не заметила ничего. То ли ослабела, то ли думала о военкоматовском подвале, то ли отношения их, вызрев, естественно, сами собой должны были перейти в иное качество.