Борис Васильев - А зори здесь тихие… (сборник)

Группа офицеров расположилась прямо на земле, раскинув пару огромных танковых брезентов. Бутылки с водкой и спиртом, бочонок местного вина и американские консервы вперемешку с трофейными галетами стояли в центре, а офицеры – в большинстве своем еще молодые, потому что и сам род войск был еще молодым, – либо лежали, либо сидели по краям, скинув сапоги. Не было шуток, не было обычного балагурства, хотя выпито было достаточно, да и праздновали не что-нибудь, а День Победы!

– Гришку по-глупому сожгли, – негромко говорил низенький крепыш капитан, сидевший рядом с задумчивым Колымасовым. – Я крикнул ему, что слева в кустах шевеление какое-то: может, фаустник, а он то ли не понял, то ли…

– А бывает так, что по-умному жгут? – спросил белоголовый молодой лейтенант и сам же ответил: – Жгут всегда по-глупому, всегда нескладно как-то, вот что я вам скажу.

– Гришка знал, что мир подписан, – не слушая, продолжал капитан. – Знал – вот ведь что обидно!.. Дерни он тогда чуть правее…

– Правее, левее – один черт, – сказал Колымасов и налил себе водки. – Ну, не Гришку бы сожгли, а тебя или меня, но ведь непременно бы сожгли: ППП.

– Что – ППП? – спросил лейтенант. – Пушка, что ли, какая?

– ППП – процент предполагаемых потерь. Ты еще с механиком в шахматы играешь, а ППП уже подсчитан.

– Процент… – вздохнул капитан. – Давай, Колымасов, за них и выпьем, будь этот процент трижды неладен.

Они выпили, а лейтенант сказал весело:

– А я знал, что меня сегодня не тронет. Верите, товарищ майор? Точно знал.

– Верю, – сказал Колымасов. – Лет до тридцати человек всегда в это верит, потому-то в разведку только молодых и отбирают. А с тридцати человек не только верить – думать начинает. Стихийно диалектику познавать… Скажи, Юра, чтоб ребята фары включили: не видно ни черта.

Лейтенант поспешно поставил кружку и босиком, как сидел, побежал к танкам. Вспыхнули два луча, перекрестие упало на брезент.

– Храбро живете, – негромко сказал кто-то по ту сторону лучей. – А ну как налет?

В освещенный круг вступил маленький капитан-разведчик. Правая рука его была на перевязи.

– Садитесь, капитан, – вежливо сказал Колымасов. – Место разведке, ребята.

Танкисты подвинулись. Капитан и сопровождавший его рыжеватый Федор Гонтарь сели на брезент. Колымасов налил им водки.

– Отпустили, значит, вас ради такого дня?

– Сбежал, – улыбнулся капитан. – Спасибо, Федор помог. Ну, танкисты, за Победу. И за то, что живыми остались.

Все молча, торжественно выпили. Капитан поставил кружку, полез за пазуху неизменного ватника и вытащил помятый журнал.

– Разведчики мои в немецкой машине нашли. – Он протянул журнал Колымасову. – Кажется, по вашей части.

– «Вопросы археологии»? – удивился Колымасов.

Странно улыбаясь, он смотрел на журнал, разглаживал помятую обложку, любовно, по буквам вчитывался в каждое слово. Руки его чуть вздрагивали, а глаза стали добрыми и печальными.

– А где же мои разведчики? – негромко, чтобы не мешать Колымасову, спросил маленький капитан.

– Там, за танками, – пояснил лейтенант. – Мы их к себе приглашали, да они, видно, застеснялись…

– Девочек у вас нет, потому и застеснялись, – развязно сказал Гонтарь, выковыривая финским ножом консервированную колбасу. – Что это вы, танкисты, насчет слабого пола не сообразили? В монахи записались, что ли?

– Слабый пол во вторую бригаду подался, – сказал капитан-танкист. – Там старший лейтенант Огурцов под гитару хорошо поет, аккордеонист имеется. А у нас теперь тихо. От нашей музыки один баян остался, а баянист вместе с экипажем на тот свет перекочевал.

– Женька-то, оказывается, уже кандидатом стал! – удивленно воскликнул Колымасов, просматривая журнал. – Кандидат исторических наук Евгений Фадеев. На одном курсе учились, и – на тебе! – уже кандидат.

– Ничего, Колымасов, ваше от вас не уйдет, – сказал маленький капитан. – Как вернетесь в гражданку да звякнете орденами, так вам не то что кандидата – академика сразу дадут!

– Звякнешь… – вздохнул Колымасов. – Наши ордена для археологии лет этак через пятьсот в цене будут, не раньше. – Он полистал журнал. – А пометочки на полях – немецкие! Видно, тоже археолог в руках держал…

Гонтарь доел консервы, спрятал нож и неслышно поднялся с брезента.

– Куда, Федор? – спросил капитан, не оглядываясь.

– Да так. – Федор делано зевнул. – Ребят навещу. Вы тут будете?

– Пока тут.

– Я скоро вернусь, – сказал Федор и исчез в темноте.

Он обогнул танки и обошел стороной разведчиков и танкистов, точно так же сидевших на брезенте вокруг пайковой закуски и праздничной выпивки. Он сразу пошел на шумные выкрики и звуки аккордеона: там слышались женские голоса.

Женщин в корпусе было немного: санитарки, связистки, переводчицы. Всех звали по именам, и только непосредственные начальники по долгу службы именовали их торжественно и бесцветно: «товарищ лейтенант» или по крайности «товарищ такая-то». Для всех прочих они были просто Людами, Анями, Шурочками, и относились к ним со сложной смесью дружеской непринужденности, мужского достоинства и – чуточку – легкомысленного волокитства. Всем давно были известны имена счастливчиков, имевших право на нечто большее, чем дружеский поцелуй, но, уповая на переменчивое воинское счастье, за женщинами всегда ухаживали. И только про одну – про ефрейтора Раечку с корпусной радиостанции – не знали ничего даже самые квалифицированные корпусные кумушки: или она действительно не крутила быстротечных фронтовых романов, или была невероятно хитра.

Вот ее-то и искал наглый, ловкий, смелый до безрассудства сержант Гонтарь. Искал у костров и в бледных лучах фар, заглядывал в машины, чудом уцелевшие постройки, окопы, не поленился даже подняться на водонапорную башню, но Раечки нигде не было.

– Кого ищешь, разведка? – окликнули танкисты. – Шагай к нам, спиртиком угостим!..

Федор не отозвался. Чем дольше он искал, тем все больше разгоралось в нем поначалу смутное желание увидеть черненькую девчонку-радистку – «недотрогу», «дичка», «монашку», как звали ее в корпусе. Он знал ее ближе других: как-то, пользуясь безнаказанностью бывалого и удачливого разведчика, он полез к ней, но отпор был таким яростным, таким злым, молчаливым и убедительным, что Федор отступился от дикой девчонки, унося на лице следы активной обороны. Именно об этом случае напомнил сегодня капитан, и уже тогда Федор решил, что должен смыть это позорное пятно с репутации первого в корпусе сердцееда.

«Балуется с кем-нибудь, – зло думал он. – Не может быть, чтобы не обломали: война. Не может этого быть…»

Теперь он искал ее в других местах: в гуще кустов, в темноте. Бесшумно, как в поиске, скользил по опушке, и ни одна ветка не хрустнула под его ногой.