Валерий Киселев - «Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!

Политрук Николай Мазурин, которого использовали как агитатора, от артиллеристов утром 17 ноября был направлен начальником политотдела Кутузовым в 771-й стрелковый полк, под Яблоново.

Штаб полка располагался в нескольких наспех отрытых блиндажах за селом, со всех сторон раздавалась беспорядочная пулеметная стрельба, и Мазурину несколько раз приходилось ложиться на снег – то и дело рвались мины. Спросив у двоих раненых бойцов, направлявшихся в тыл, где их командир полка, Мазурин подошел к показанному ими блиндажу.

Молодой грузин в новой шапке и с длинными острыми усами щеточкой говорил с кем-то по телефону. Мазурин понял, что это и есть командир 771-го полка майор Гогичайшвили.

– Я из политотдела дивизии, товарищ майор, – представился Мазурин, когда Гогичайшвили закончил разговор.

– Вместо Потыляко?

– Нет, товарищ Кутузов послал узнать, как дела, настроение людей, помочь чем, если надо, и материал для газеты заодно собрать.

– Вы газетчик? – удивился Гогичайшвили.

– Да, но газеты у нас пока нет. А что с Потыляко?

– Убит час назад. Погиб геройски, – вздохнул Гогичайшвили.

Политрук Василий Потыляко был инструктором политотдела дивизии. Мазурин еще вчера вечером делил с ним пополам кусок сахару, когда они пили кипяток.

– Да, у нас сейчас все герои, – после паузы продолжил майор Гогичайшвили. – Четвертые сутки держим полк противника. А у нас к началу боев в полку было едва две сотни человек, оборона «в нитку». Все стоят насмерть, очень упорно. Такие люди – всех надо награждать, – майор взмахнул рукой. – Вчера только пулеметная рота младшего лейтенанта Ковалева до трехсот фрицев уложила! Товарищ Наумов, – он позвал комиссара полка, – расскажи корреспонденту из будущей газеты дивизии о наиболее отличившихся. А мне, извините, надо боем руководить, опять начинается.

В тесном блиндаже, когда сели за самодельный, грубо сколоченный стол, Наумов снял шапку, пригладил волосы и сразу же начал говорить, что полк держится прочно, хотя всем очень тяжело.

– Люди почти не спят четвертые сутки, горячая пища раз в день, да и то не всем удается ее доставить – пулеметчики друг от друга далеко, а простреливается все насквозь, – рассказал Наумов. – А герои… Первый, конечно, сержант Лакута, пулеметчик, омский, а с нами от Трубчевска. Трое суток отбивал атаки один из своего окопа, – Наумов подчеркнул, что именно один. – Сколько он немцев уложил, сказать трудно, но точно, что не один десяток. Вчера вечером погиб [7]. Перед боем заявление в партию подал… Потом, запишите, пулеметчики Голованов и Кузин, оба рязанские, каждый на своем участке в первый же день отбили по две атаки, уничтожили примерно по двадцать гитлеровцев. Сержант Петров, лучший пулеметчик в полку, на своем боевом счету имеет уже более семидесяти гитлеровцев, а сейчас, может быть, и больше. Если, конечно, живой.

– А как бы мне его увидеть?

– Туда сейчас нельзя. Слишком опасно, и вызвать нет возможности, – ответил Наумов.

– А политрука Очерванюка можно увидеть? Это мой товарищ, – попросил Мазурин.

– Если только на самый передний край, в окопы.

Наумов пристально посмотрел Мазурину в глаза, ожидая, что тот дрогнет.

– Пусть меня кто-нибудь проводит, товарищ старший политрук, – твердо и спокойно попросил Мазурин.

Рота, в которой был политруком Анатолий Очерванюк, когда туда пришел Мазурин, только что отбила немецкую атаку. Узнав друг друга, они долго обнимались, радостно похлопывая один другого по плечам.

– А я и не знал, что ты тоже теперь в этой дивизии, – сказал Очерванюк. – Мы же с Трубчевска с тобой не виделись.

– Мне про тебя Кутузов давно сказал, что ты здесь. А тут дай, думаю, забегу.

– Так ты кем сейчас, Николай?

– Да, в общем-то, на подхвате в политотделе.

– Знакомься, мой ротный, – Очерванюк показал глазами на высокого и худого командира в фуфайке, подошедшего к ним по траншее.

– Лейтенант Вольхин, Валентин, – пожали друг другу руки, посмотрели в глаза.

– Из политотдела к нам. Мой старый товарищ, еще из той дивизии. Кстати, в газете до войны работал, – сказал Очерванюк.

– Ну, как ты воюешь, Толя? Расскажи, – перебил Мазурин друга.

– Бьем их здесь четвертый день, а они лезут и лезут. Сегодня с утра вторую атаку отбили. Посмотри – сколько их впереди валяется, – показал Очерванюк на поле.

Впереди, перед оврагом, черными кулями лежали несколько десятков трупов.

– А пулеметчик Петров не в вашей ли случайно роте? – спросил Мазурин.

– У нас, на правом фланге. Они все больше на него что-то и лезут на одного, – ответил Очерванюк.

Позади бруствера разорвалось несколько мин, потом левее еще целая серия.

– Ну вот, не дадут поговорить. Сейчас опять полезут. Лучше бы тебе, Николай, уйти. Хотя сейчас уже и поздно, – сказал Очерванюк.

О бруствер застучали пули, левее в траншее опять разорвалась мина, а через какую-то минуту все вокруг грохотало, визжало и свистело, летели комья земли, воняло порохом и гарью.

От полуразрушенных домов стоявшей позади деревни взлетали обломки бревен и снопы искр, где-то недалеко жутко выла собака.

– Посмотри, опять идут, – Очерванюк легонько тронул Мазурина за рукав.

Метрах в пятистах от рощи показалась редкая цепочка немцев в шинелях. Мазурин вгляделся в быстро бегущие фигурки, посчитал их глазами. Выходило не менее сотни.

– Сколько у вас людей, Толя?

– Перед налетом с нами оставалось двадцать три, – ответил Очерванюк.

Мины продолжали рваться так же часто, но Вольхин, очнувшись от оцепенения смертельной усталости, побежал по ходу сообщения к ближайшей пулеметной точке, которая все еще молчала. С обеих флангов роты работали короткими очередями оба его станкача, кое-где стреляли и из винтовок, но расчет центрального пулемета молчал. Когда Вольхин подбежал к нему, то увидел, что оба номера сидят на корточках. Он хотел было закричать на них: «Почему не стреляете!», но увидел, что у обоих головы опущены на грудь, каски закрыли лица, а через ватники на груди и плечах проступили пятна крови.

Чертыхнувшись, Вольхин быстро осмотрел пулемет. Лента была заправлена новая, он выпустил ее несколькими очередями по группе немцев, бежавших в рост в левой части сектора обстрела, заставил их залечь, прислушался к звукам боя и, не услышав через две-три минуты своего левого пулемета, побежал по траншее на свой НП. На двухстах метрах позиции его роты остались всего семеро бойцов. Трое, убитых уже в этой атаке, лежали, чуть присыпанные землей от взрывов на дне траншеи.

Очерванюк стрелял из ручного пулемета куда-то влево, откуда то и дело выскакивали фигурки немцев.

– Обходят нас, командир. Неужели первый взвод весь?

Мазурин стрелял из винтовки, тщательно целясь и аккуратно передергивая затвор.