Владимир Ераносян - Колорады

— Хорошо!

— Ты в том доме живешь?

— В том.

— Напор есть в кране?

— Только на первом этаже. Очень слабый. У них все набирают.

— Хватает?

— Не всегда, колонки спасают в частном секторе и возле ЖЭКа, да лужи, когда лень туда телепать.

— А ты в каком подъезде живешь?

— Я с углового подъезда, куда мина попала…

— Надеюсь, не с той квартиры?

— Не с той. Там никто не выжил.

— А ты с кем живешь?

— С сестрой старшей. Кристинкой. Мама в Крыму с младшим, в Балаклаве, а мы здесь.

— Я тоже с Крыма. С Севастополя.

— Крыму повезло, его Путин под крыло взял. А мы второго сорта. Что для России, что для Украины…

— Это кто такое сказал?

— Отец сказал. Его украинцы в плен взяли на блокпосту. Он боеприпасы вашим возил. Сказали, или бус оркестровый конфискуют для нужд ополчения, или сам чтоб возил, тогда не тронут. Так его со снарядами и патронами повязали. Теперь пытают его, как сепаратиста. Дядя Ваня сказал… Он видел.

— Слушай больше дядю Ваню этого… — попытался подбодрить я.

— А смысл ему врать? Видел он батю моего. Сказал, что живой, но избитый. Пытали его. Я к вашему атаману бородатому ходил, он обещал обменять. Сейчас же перемирие…

Резонно. Смысла в обмане не было. Как-то совсем стало жалко пацана. Я вдруг вспомнил, что наши «соседи» из подразделения Востока обнаружили под Дебальцевом братские могилы с мирными жителями.

— Обменяют на тех укров, что траншеи роют? — голос пацана из бодрого превратился в дрожащий, он уже едва сдерживал слезы и молил. — Батя мой вам пригодится! Он может вам оркестр организовать, чтоб на парадах музыка была! Мой отец на всех инструментах может! Он на бусе целый оркестр перевозил. Вместе с инструментами. Там и тромбон, и барабан-бочка с тарелками, и валторны, и сакс. Вызволите его?

— Ну, раз атаман сказал… Тем более что оркестр.

Я не знал, что ответить, но понимал, что пацан не пришел бы сюда, не будь положение безвыходным. Он хотел спасти отца, хотел накормить себя и сестру. И выжить. Что может быть важнее желания выжить… Что может быть благороднее попытки вытащить из беды родного человека…

Парень побежал, окрыленный надеждой, с половиной буханки за пазухой. Я смотрел ему вслед, почти не сомневаясь, что атаману сейчас не до его отца. Между полевыми командирами пробежала кошка. Каждый тянул одеяло на себя и рисовался перед Москвой и всей Россией своими полководческими способностями, чтобы именно через него проходили «гуманитарка» и военно-техническая помощь ополчению. Ну, и ради власти.

— 100 на 100 меняем! Как договорились! На том же месте. Ни в какой не зеленке. Слышь, давай без фуфломицина. На трассе стрела. Без вертушек. Смотри, если услышу, мои все с ПЗРК. И накроем на хрен «градом» всю вашу делегацию! Я предупредил… — условился ростовский атаман по рации на условленной частоте.

Продублировали информацию с посыльным, пожилым пенсионером из Дебальцева дядей Ваней, который лично переписал фамилии прибывших за «укропами» матерей. Решили на сей раз без пиара, по-тихому передать им сыновей. Журналюги уже всех достали, что те, что другие. У них свои задания. Что обелять, что чернить. А у нас тут все в цвете хаки. И только нашивки разные да шевроны. Война.

Дядя Ваня, местный призрак, всю жизнь провел в забое, ночью ходил в каске с фонариком и респиратором вместо балаклавы. Словно городской сумасшедший, безобидный, но немного тронутый головой. Его никто не боялся, поэтому и не трогал по обе линии фронта. Потому что дядя Ваня, хоть и симпатизировал защитникам Новороссии, ходил с георгиевской ленточкой, но заменил своей сгорбленной персоной с тростью курьерскую почту и даже как-то принес с линии фронта голову добровольца с позывным Змей. Ее передали для устрашения «гвардейцы» частной армии Коломойска, как мы называли теперь Днепропетровск.

Дядя Ваня рассказал, что ею играли в футбол. У этих зомби совсем башню сорвало. Седовласый посыльный нарисовал, какие у «футболистов» были шевроны, и мы теперь знали, кто ответит за несанкционированный ФИФА чемпионат. Выродки были из известного нам батальона нацгвардии, укомплектованного ультрас. Футбольные фанаты… С рунами на заплечьях. Эти не заслуживали от нас пощады. Мы не вызывали в себе ненависть. Ее рождает страх и месть. В нашем случае — страх не успеть отомстить. Только так мы могли описать свои чувства.

Подъехали на БТРе. Перегородили дорогу. Ждали минут двадцать. «Укропы» вырядились, словно на рандеву, в новехонькие облегченные бронежилеты, в кевларовые каски НАТОвского образца, приехали подшофе. Грузовики с военнопленными сзади. Борты ЗИЛов открыли одновременно.

— Первый пошел. Второй… Выпрыгиваем по одному. Садимся. Первая десятка в шеренгу. Сидеть на низком старте! На корточках! Как львовские жиганы с папиросой. Сидеть! Ждать команды! По команде по одному колонной пойдете, руки на спину смотрящего…

Пленные сидели с двух сторон. Переговорщики пошли по двое навстречу друг другу для согласования последних деталей. Я сопровождал атамана. Сперва договорились обменяться «грузом 200». Возражений не было. Укр вроде был адекватный: и не прятался за балаклавой. Военный кадровый, как договаривались, не на штате частного воинства и не наемник.

Понесли «жмуров» на плащ-палатках. Потом зачитали список сыновей, за которыми приехали мамы. Потом атаман начал орать: «На хрена офицера на борт взяли!» Он предупреждал, что офицеров и нацгадов будем менять только на ценных наших, политических, тех, что в СИЗО СБУ.

Все прошло в этот раз относительно спокойно. Рассказывали, что были случаи «кидалова». Поэтому шли в полном боевом снаряжении. Даже на холмах снайперов рассредоточили. Но пронесло.

После обмена подошел я к атаману с вопросом.

— Пугач. Есть вопрос.

— Давай без фамильярности, с субординацией давай. Разрешите, там. Обратиться. По форме с полным фаршем. Я тебе не папа, ты мне не Анапа…

— Товарищ командир…

— О, куда тебя понесло, ладно, дави свой тюбик, Крым, что у тебя?

— Пацан тут, лет пятнадцать, отца ищет. Утверждает, вы знаете, вы еще бус вроде приказывали конфисковать…

— Ну а как ты хотел, они ж амебы мертвые, часть поразбегалась по лагерям беженцев, другая с авоськами ходит и с отбойными молотками стучит в прямом и переносном смысле, до сих пор по хозяину своему Ахметке скучает да уголь добывает хер знает для кого. А самые сознательные орала свои на мечи поменяли, и то, коли б не мы, так бы и ждали они второго пришествия метающегося Ахметки, а вместо б него бандерлогов дождались. Те б у них не то что конфисковали бы, экспроприировали бы.

— Это, положим, одно и то же.

— Слышь, там, где ты учился, — я преподавал! Ну, что ты хочешь от меня? Мы ж вроде бус тот не забрали, просто сознательность разбудили у оркестранта, а его, нелепого, укры по второй ходке на блокпосту и приняли. Потерпевший он по жизни, не жалей лоха, война. Все у тебя?