Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)

Штирлицу нужно было мгновение, чтобы собраться с мыслями и перепроверить себя: не оставил ли он хоть каких-либо, самых на первый взгляд незначительных, компрометирующих данных – в вопросах, в форме записей ответов, в излишней заинтересованности деталями.

«Как Холтофф поведет себя? – думал Штирлиц. – Прийти и сказать, что мной негласно занимаются в гестапо, – дело, пахнущее для него расстрелом. Он убежденный наци, что с ним стало? Или он щупает меня по поручению Мюллера? Вряд ли. Здесь нет их людей, они должны понимать, что после таких разговоров мне выгоднее скрыться. Сейчас не сорок третий год, фронт рядом. Он пришел по собственной инициативе? Хм-хм… Он не так умен, чтобы играть серьезно. Хотя отменно хитер. Я не очень понимаю такую наивную хитрость, но именно такая наивная хитрость может переиграть и логику, и здравый смысл».

Штирлиц поворошил разгоравшиеся поленца и сказал:

– Ну, валяйте.

– Это все очень серьезно.

– А что в этом мире несерьезно?

– Я вызвал трех экспертов из ведомства Шумана.

Шуман был советником вермахта по делам нового оружия, его люди занимались проблемами расщепления атома.

– Я тоже вызывал экспертов оттуда, когда вы посадили Рунге.

– Да. Рунге посадили мы, гестапо, но отчего им занимались вы, в разведке?

– А вам непонятно?

– Нет. Непонятно.

– Рунге учился во Франции и в Штатах. Разве трудно догадаться, как важны его связи там? Нас всех губит отсутствие дерзости и смелости в видении проблемы. Мы боимся позволить себе фантазировать. «От» и «до», и ни шагу в сторону. Вот наша главная ошибка.

– Это верно, – согласился Холтофф. – Вы правы. Что касается смелости, то спорить я не стану. А вот по частностям готов поспорить. Рунге утверждал, что надо продолжать заниматься изучением возможностей получения плутония из высокорадиоактивных веществ, а именно это вменялось ему в вину его научными оппонентами. Именно они и написали на него донос, я заставил их в этом признаться.

– Я в этом не сомневался.

– А вот теперь наши люди сообщили из Лондона, что Рунге был прав! Американцы и англичане пошли по его пути! А он сидел у нас в гестапо!

– У вас в гестапо, – поправил его Штирлиц. – У вас, Холтофф. Не мы его брали, а вы. Не мы утверждали дело, а вы: Мюллер и Кальтенбруннер. И не у меня, и не у вас, и не у Шумана бабка – еврейка, а у него, и он это скрывал…

– Да пусть бы у него и дед был трижды евреем! – взорвался Холтофф. – Не важно, кто был его дед, если он служил нам, и служил фанатично! А вы поверили негодяям!

– Негодяям?! Старым членам движения? Проверенным арийцам? Физикам, которых лично награждал фюрер?

– Хорошо, хорошо. Ладно… Все верно. Вы правы. Дайте еще коньяку.

– Пробки вы не выбросили?

– Пробка у вас в левой руке, Штирлиц.

– Я вас спрашиваю о пробках электрических.

– Нет. Они там, в столике, возле зеркала.

Холтофф выпил коньяк залпом, резко запрокинув голову.

– Я стал много пить, – сказал он.

– Хотел бы я знать, кто сейчас пьет мало?

– Те, у кого нет денег, – пошутил Холтофф. – Несчастные люди.

– Кто-то сказал, что деньги – это отчеканенная свобода.

– Это верно, – согласился Холтофф. – Ну а как вы думаете, что решит Кальтенбруннер, если я доложу ему результаты проверки?

– Сначала вы обязаны доложить о результатах своей проверки Мюллеру. Он давал приказ на арест Рунге.

– А вы его вели, этого самого Рунге.

– Я его вел, это точно – по указанию руководства, выполняя приказ.

– А если бы вы отпустили его, тогда мы уже полгода назад продвинулись бы далеко вперед в создании «оружия возмездия».

– Вы это можете доказать?

– Я это уже доказал.

– И с вами согласны все физики?

– Большинство. Большинство из тех, кого я вызвал для бесед. Так что же может быть с вами?

– Ничего, – ответил Штирлиц. – Ровным счетом ничего. Результат научного исследования подтверждается практикой. Где эти подтверждения?

– Они у меня. В кармане.

– Даже так?

– Именно так. Я кое-что получил из Лондона. Самые свежие новости. Это – смертный приговор вам.

– Чего вы добиваетесь, Холтофф? Вы куда-то клоните, а куда?..

– Я готов повторить еще раз: вольно или невольно, но вы, именно вы сорвали работу по созданию «оружия возмездия». Вольно или невольно, но вы, именно вы, вместо того чтобы опросить сто физиков, ограничились десятком и, основываясь на их показаниях – а они были заинтересованы в изоляции Рунге, – способствовали тому, чтобы путь Рунге был признан вредным и неперспективным!

– Значит, вы призываете меня не верить истинным солдатам фюрера, тем людям, которым верят Кейтель и Геринг, а стать на защиту человека, выступавшего за американский путь в изучении атома?! Вы меня к этому призываете? Вы призываете меня верить Рунге, которого арестовало гестапо – а гестапо зря никого не арестовывает, – и не верить тем, кто помогал его разоблачению?!

– Все выглядит логично, Штирлиц. Я всегда завидовал вашему умению выстраивать точную логическую направленность: вы бьете и Мюллера, который приказал арестовать Рунге, и меня, который защищает еврея в третьем колене, и становитесь монументом веры на наших костях. Ладно. Я вам аплодирую, Штирлиц. Я не за этим пришел. Рунге – вы позаботились об этом достаточно дальновидно – хотя и сидит в концлагере, но живет там в отдельном коттедже городка СС и имеет возможность заниматься теоретической физикой. Штирлиц, сейчас я вам скажу главное: я попал в дикий переплет… Если я доложу результаты проверки Мюллеру, он поймет, что у вас есть оружие против него. Да, вы правы, именно он дал приказ взять Рунге. Если я скажу ему, что результаты проверки против вас, это и его поставит под косвенный удар. А на меня, как это ни смешно, обрушатся удары с двух сторон. Меня ударит и Мюллер, и вы. Он – оттого, что мои доводы надо еще проверять и перепроверять, а вы… Ну, вы уже рассказали, как примерно вы станете меня бить. Что мне, офицеру гестапо, делать? Скажите вы, офицер разведки.

«Вот он куда ведет, – понял Штирлиц. – Провокация или нет? Если он меня провоцирует, тогда ясно, как следует поступить. А если это приглашение к танцу? Вот-вот они побегут с корабля. Как крысы. Он не зря сказал про гестапо и про разведку. Так. Ясно. Еще рано отвечать. Еще рано».

– Какая разница, – пожал плечами Штирлиц, – гестапо или разведка? Мы, в общем-то, несмотря на трения, делаем одно и то же дело.

– Одно, – согласился Холтофф. – Только мы славимся в мире как палачи и громилы, мы – люди из гестапо, а вы – ювелиры, парфюмеры, вы политическая разведка. Вы нужны любому строю и любому государству, а мы принадлежим только рейху: с ним мы или поднимемся, или исчезнем…

– Вы спрашиваете меня, как поступить?