Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)

– Вообще былины – это любопытная штука, – вздохнула Дагмар. – Они подталкивают к выводу, что в жизни во все времена обязательно надо выжить, и не просто выжить, а победить, пробиться вверх, к славе, – только тогда не страшна смерть, ибо лишь тогда твое имя сохранится для потомства. Чем ты поднялся выше, тем надежнее гарантия неисчезновения… Нет, правда! Почему вы улыбаетесь?

– Потому что мне приятно слушать вас.

– Пейте.

– Выхлещу всю вашу водку.

– Я покупаю ее на боны в шведском посольстве, там очень дешево.

– Дальше.

– А что – «дальше»? У русских был князь Владимир, он крестил свой народ, стал святым, получил прозвище Красное Солнышко. Чем князь был знаменитее, тем больше его надо было славить, тем красивее о нем слагали былины, в лучах его известности оказывались близкие – был у него дядя, Добрыня, друг и соратник Муромца… Когда сложат эпос об этой войне, вы окажетесь в фокусе славы рейхсфюрера… Замечательно, да?

– Совершенно замечательно… Только где логика? Князь Владимир, дядя Добрыня и богатырь Муромец?

– Все-таки я женщина… Мы – чувство, вы, мужчины, – логика… Так вот, есть русская былина про то, как Муромец сражался со своим сыном Бориской… Хотя иногда его называли Збутом, порою Сокольником, а в поздние времена – Жидовином… Илья, сражаясь с сыном, узнает, что этот самый Жидовин приходится ему сыном, отпустил его, а тот решил извести отца, когда богатырь уснул… Не вышло. Муромца спас его волшебный крест. Сила в старце седьмого возраста была невероятной…

– Что значит «старец седьмого возраста»?

– По старым славянским исчислениям это возраст мудрости, с сорока до пятидесяти пяти лет… А теперь сравните Муромца с нижнегерманской сказкой о Гильдебранде и его сыне Алебранде, когда они сошлись на битву возле Берна. Похоже? Очень. Отец тоже сражался с сыном, но помирился с ним в тот миг, когда старик занес нож, чтобы поразить свое дитя… Молодой богатырь успел сказать старцу то, что знал от матери… А она рассказала сыну, кто его отец… Слезы, радость, взаимное прощение… А кельтская сага об ирском богатыре Кизаморе и его сыне Картоне? Она еще ближе к русскому варианту, путь-то пролегал из варяг в греки, а не из немцев к персам. В битве отец, как и Муромец, убивает сына, но, узнав, кого он убил, плачет над телом три дня, а потом умирает сам… Видите, как мы все близки друг другу?

Штирлиц пожал плечами:

– Что ж, пора объединяться…

– Знаете, отчего я хочу, чтобы вы остались у меня?

– Догадываюсь.

– Скажите.

– Вам страшно. Наверно, поэтому вы и хотите, чтобы я был сегодня рядом.

– И это тоже… Но по-настоящему дело в другом… Не только мужчины живут мечтами о придуманных ими прекрасных женщинах, которые все понимают, хороши в беседе, а не только в кровати. Настоящий друг нужен всем… Мы, женщины, придумщицы более изощренные, чем вы… Знаете, если б мы умели писать как мужчины, мы б таких книг насочиняли… И между прочим, это были б прекрасные книги… Вот мне и кажется, что я вас очень давно сочинила, а вы взяли и пришли…

Он проснулся оттого, что чувствовал на себе взгляд, тяжелый и неотрывный.

Дагмар сидела на краешке кровати и смотрела в его лицо.

– Вы разговариваете во сне, – шепнула она. – И это очень плохо…

– Я жаловался на жизнь?

Она вздохнула, осторожно погладила его лоб, спросила:

– Закурить вам сигарету?

– Я же немец, – ответил он. – Я не имею права курить, не сделав глоток кофе.

– Кофе давно готов…

– Дагмар, что вам говорил о нашей предстоящей работе Шелленберг?

По тому, как она удивленно на него посмотрела, он понял, что Шелленберг с ней не встречался.

– Кто вам сказал, что я должен был увидеться с вами? – помог он ей.

– Тот человек не представился…

– Он лысый, с сединой, левая часть лица порою дергается?

– Да, – ответила женщина. – Хотя, по-моему, я этого тоже не должна была говорить вам.

– Ни в коем случае. Пошли пить кофе. А потом поработаем, нет?

– В Швеции у меня была няня… Русская… Она мне рассказывала, что у них во время обряда крещения священник закатывал волос младенца в воск и бросал в серебряную купель. Если катышек не тонул, значит младенцу уготована долгая и счастливая жизнь… Ваша мама вам наверняка говорила, что ваш шарик не утонул, да?

– Я никогда не видел мамы, Дагмар.

– Бедненький… Как это, наверное, ужасно жить без мамы… А папа? Вы хорошо его помните?

– Да.

– Он женился второй раз?

– Нет.

– А кто же вам готовил обед?

– Папа прекрасно с этим справлялся. А потом и я научился. А после я разбогател и стал держать служанку.

– Молодую?

– Да.

– Ее звали Александрин? Саша?

– Нет. Так звали ту женщину, к которой я привязан.

– Вы говорили о ней сегодня ночью…

– Видимо, не только сегодня…

– Я на вас гадала… Поэтому, пожалуйста, не встречайтесь сегодня до вечера с человеком, у которого пронзительные маленькие глаза и черные волосы… Это король пик, и у него на вас зло.

Женщина ушла на кухню – аккуратную, отделанную деревом, – а Штирлиц, поднявшись, поглядел в окно, на пустую мертвую улицу и подумал: «Я – объект игры, это – точно. И я не могу понять, как она окончится. Я принял условия, предложенные мне Мюллером и Шелленбергом, и, видимо, я поступил правильно. Но я слишком для них мал, чтобы сейчас, в такие дни, они играли одного меня. Они очень умны, их комбинации отличает дальнобойность, а я не могу уразуметь, куда они намерены бить, из каких орудий и по кому именно. Мог ли я быть ими расшифрован? Не знаю. Но думаю, если бы они до конца высчитали меня, то не стали бы затевать долговременную операцию – бьет двенадцатый час, им отпущены минуты. Когда я пошел напролом с Шелленбергом, я верно ощутил единственно допустимую в тот миг манеру поведения. А если и это мое решение Шелленберг предусмотрел заранее? Но самое непонятное сокрыто в том, отчего имя Дагмар назвал Шелленберг, а предупреждал ее обо мне Мюллер? Вот в чем вопрос!..»

У Эйхмана действительно были пронзительные, маленькие, запавшие глаза и иссиня-черные волосы на висках – вылитый король пик. К далеким взрывам – бомбили заводы в районе Веддинга – он прислушивался, чуть втягивая голову, словно бы кланялся невидимому, но очень важному собеседнику.

– Я ждал вас с самого утра, Штирлиц, – сказал он, – рад вас видеть, садитесь, пожалуйста.

– Спасибо. Кто вам сказал, что я должен быть у вас утром?

– Шелленберг.

– Странно, я никому не говорил, что намерен прийти к вам первому.

Эйхман вздохнул:

– А интуиция?

– Верите?

– Только потому и жив до сих пор… Я подобрал вам пару кандидатов, Штирлиц…

– Только пару?

– Остальные улетучились. – Эйхман рассмеялся. – Ушли с крематорским дымом в небо; слава богу, остались хоть эти.