Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

— Командир! Людей учить немедленно! Отныне — никаких работ. Пусть заводчане доводят «Квадрат» до ума. Я им три дня добавил. А вашим людям нужны тренировки. Сколачивайте расчеты. Понятно?

— Понятно, товарищ командующий флотом! — несколько стушевавшись, ответил Мошенский.

Черные, глубоко сидящие глаза адмирала пристально глянули из-под лакированного козырька фуражки. Может, в эту минуту подумалось ему: «Не очень-то боек командир плавбатареи…» Однако по месту прежней службы флагманский специалист-зенитчик, в недавнем прошлом командир первой башни главного калибра линкора «Парижская коммуна», характеризовался как волевой, дисциплинированный командир и отличный артиллерист.

Тронув пальцами козырек, адмирал спустился в катер. Застрекотал мотор, голубое облачко дыма заклубилось за расходящимися волнами…

«Всего неделя… За нее все надо успеть!» — подумал Мошенский. С этой минуты он прямо физически ощутил груз возложенной на него ответственности.

Улучив минутку, Мошенский забежал домой.

— Я всего на часок, Вера, — точно оправдываясь, сказал Сергей. — Завтра или послезавтра — подъем флага и… А пока доделки, доработки, учеба… Работы — выше головы.

— У меня плохая новость, Сережа. Приходили из штаба со списками. Сказали, что в ближайшие дни семьи комсостава будут эвакуировать из Севастополя… — Глаза жены тревожно блеснули.

— Знаю… — глухо ответил Мошенский, кашлянул, чтобы придать голосу обыденность. — Почему ты думаешь, что это плохо? Может, как раз будет лучше. Ты должна в спокойной обстановке родить ребенка. А здесь — бомбы, снаряды. Ты должна…

— Сергей! — обиженно остановила она его. — Ты же знаешь, я не люблю эти «должна», «должен»… Я не хочу никуда уезжать! У меня есть своя квартира, и она пока цела!

Он положил ей руки на плечи, заглянул в глаза:

— Успокойся. Тебе нельзя сейчас волноваться. Может быть, еще никого никуда и не отправят. Просто на всякий случай у них эвакуационные списки, должно быть все готово… Понимаешь? И потом, знаешь, эвакуация будет морем, пока нет плотной блокады. А если и отправят, то ведь не тебя одну, а всех женщин и детей. Война ведь… Мы должны быть спокойны за вас и не рваться к домам и семьям. Ты жена командира, и… ты сознательная. Ведь так?

Она грустно улыбнулась. Заспешила на кухню, говоря на ходу:

— У меня сегодня, как назло, ничего не готово… Ждала тебя каждый день. Была сегодня на рынке, мясо купила, а делать с ним ничего не могу: тошнит.

— Давай сюда! Я живо из него сделаю, что требуется. Отбивные, котлеты? Что вы желаете? — Он, шутя, обогнал ее, отстранил от кухонного стола.

Стоя возле окна, она глядела на него, и необъяснимый внутренний голос, казалось, твердил ей: «Запомни эту встречу! Скоро надолго расстанетесь… Гляди! Запоминай!»

Сергей крутил ручку мясорубки. Он по-прежнему был с «военным загаром» — у него загорели лишь кисти рук, лицо да шея. А хвалился ведь, что все подчиненные за дни строительства батареи загорели, как негры. Значит, сам ходит в кителе…

Ел он с аппетитом. Старался шутить, но сам понимал, что сегодняшняя встреча с женой, возможно, последняя перед выходом в море. Он бы не был самим собою, если б не нашел времени сказать:

— Ну а теперь, Верунчик, давай на всякий случай обговорим вариант твоего отъезда. Если эвакуация все же будет, то, я считаю, тебе надо ехать к Ане, в Ташкент. Сестра поможет тебе с малышом.

Они прощались на улице, возле подъезда.

За какие-то час-полтора, проведенные дома, Сергей заметно преобразился, словно и не был он усталым, помятым, с руками, впитавшими красноватую ржу железа… Он стоял перед Верой в новой, с иголочки, форме с сияющими латунными пуговицами. Стрелки на брюках такие, о которых он когда-то любил говорить: «Дотронься — руку порежешь». Старую рабочую форму он уложил в чемоданчик, который теперь держал в руке.

— Ну, я пошел. Веселее, Верунчик! Мы же договорились…

И, уже отойдя несколько шагов, стремительно вернулся. Обнял, поцеловал крепко, до боли в губах.

— Все. Не хнычь! — отстранил от себя жену, стараясь не видеть ее глаз, и зашагал по старым каменным плитам тротуара. Лишь в конце улицы обернулся. Она махала ему рукой. Махнул и он.

…Первым, кого он увидел возле дока, был старшина Самохвалов.

— Как наши дела, товарищ старшина? — спросил он с привычной бодростью. Знал, что в его отсутствие произойти вроде бы ничего не должно, но справиться об обстановке счел нужным.

— Порядок, товарищ старший лейтенант! — в голосе Самохвалова Мошенский, однако, не услышал обычной лихости. Вроде бы как сник старшина, не глядел орлом. — Вас тут боцман дожидается… — тусклым голосом произнес Самохвалов.

— Какой боцман? — не сразу понял Мошенский.

— К нам на плавбатарею. У него предписание…

Ах, вот оно что… Мошенский все понял.

Должность боцмана плавбатареи до сих пор была свободной. Мошенский советовался с лейтенантами, кого из старшин на нее выдвинуть. Все сходились на старшине 1-й статьи Самохвалове. Наверное, и Самохвалов уже прослышал, что именно ему придется быть боцманом. И не только он — многие так считали… А тут прибыл боцман.

— Где он?

— Да тут был. Может, «Квадрат» осматривает…

— В звании каком? Молодой, старый? — поинтересовался Мошенский.

— Мичман. Тертый морячина.

— В годах, значит?

— Да, лет пятидесяти.

С боцманом встретились на палубе плавбатареи. Тот сам чутьем угадал в пришедшем командира плавбатареи.

— Товарищ старший лейтенант!

Мошенский внутренне даже вздрогнул — настолько густой, сильный, с хрипотцой голос был у обратившегося к нему человека.

— Мичман Бегасинский. Прибыл в ваше распоряжение на должность боцмана плавбатареи!

Даже по виду своему — боцман. Крепкий, кряжистый. Рука, налитая, загорелая до черноты, застыла у козырька мичманки. Блекло-карие глаза глядели спокойно, не мигая. Именно такими представлял Мошенский боцманов, читая морские рассказы Станюковича. У этого только серьги в ухе не хватает… Мошенскому стоило труда не улыбнуться. Протянул руку, поздоровался.

Рука у боцмана железная. «Если и характер такой же, то экипажу повезло», — с удовлетворением подумал Мошенский.

Боцман протянул листок-предписание.

— С какого корабля?

— С «Червонки»… Виноват, с крейсера «Червона Украина», товарищ командир…

Мошенский заметил, что боцман, разговаривая с ним, старательно налегает на слово «командир». На флоте так по традиции называют командира корабля. Не по званию, а одним этим властным словом. Мошенский поймал себя на том, что ему приятно такое обращение. Спросил боцмана, сколько ему лет.

— Сорок восемь. С 1893-го я.

— А на флоте с какого?