Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

Их встретили доктор, Мошенский и Середа.

— Быстро в санчасть! Не ранены? Бегом, бегом, ребятки!

Прибывшие шли через живой, гудящий коридор товарищей.

— Здорово, Леша!

— С прибытием, Рожок!

— Илья, а где Уваров?

Отвечали хмуро. Только Воронцов чувствовал себя более или менее сносно:

— Не везеть, братцы. Ей-богу, не везеть. Хотел ведь на грузовике до бухты подъехать…

…Поздно ночью стали известны причины гибели «Дооба». Уклоняясь от артобстрела, минный заградитель шел, держась ближе к берегу. В 18.29 под кормой рванула магнитная мина. При взрыве погибло четыре человека, в том числе плавбатареец старшина 2-й статьи Михаил Алексеевич Ефимов. Ранено двенадцать, среди них тяжело — плавбатареец старшина Василий Иванович Уваров. «Дооб» тонул пятнадцать минут. Поэтому всех живых удалось спасти. Ушел с кораблем на дно младший лейтенант Орлов — командир БЧ-2/3, а командир «Дооба» старший лейтенант Иващенко умер от ран уже в госпитале…

Орлова Мошенский знал плохо. Но смерть Иващенко и Ефимова не укладывалась в голове. Неужели никогда больше не придет «Дооб», не прозвучит с его палубы веселый голос Иващенко: «Здоровеньки булы, Сергей Яковлевич! Ось и мы!»

Допоздна в каюте командира горел свет. Вдвоем с комиссаром писали письмо родным Михаила Ефимова. Старались вспомнить о нем побольше хорошего… Вызвали боцмана Бегасинского:

— Что припомните, Александр Васильевич, о своем старшем трюмном? Вот письмо… похоронное его родителям пишем.

Боцман вздыхал, сжимал рукой подбородок.

— Исполнительный был человек. Безотказный. У меня-то он, правда, мало работал — все больше в батарее лейтенанта Хигера. На палубе снаряды к орудию Бесчастного подносил. Бесстрашно действовал. А его не успели снять с «Дооба», товарищ командир?

— Какое это имеет значение, боцман? — несколько раздраженно сказал Середа. Мошенский молчал.

— Прошу извинения, товарищ комиссар. Я к тому, что родным это не безразлично… После войны на могилку приехали бы…

— Погиб с кораблем, — на этот раз вполне корректно пояснил Середа.

Письмо закончили. Завтра оно будет отправлено в штаб, а оттуда вместе с похоронкой — к родным…

Мошенский задумался. Что-то давнее, больное не давало покоя. Что? Ходил по каюте, мучился. Взглянув на стол, вспомнил. Книга радиограмм! Собирался взглянуть на свои донесения о сброшенных немцами магнитных минах. Полистал, вчитываясь в торопливые разномастные почерки радистов. Наконец нашел.

«15.11.41 г. Сегодня пеленг 348° дистанция 22–24 кабельтовых самолет противника при плохой видимости видел три всплеска бухте. Узнайте капитана буксира 13».

«Узнайте капитана буксира 13…» Мошенский мысленно повторил про себя эту фразу. Нет, это не те мины. Те вроде бы оттралили, подорвали. Вроде бы… На войне у каждого своя работа. Дело плавбатарейцев — засечь места падения парашютов с минами. Дело минеров — вовремя протралить и подорвать. Вовремя… Знать, там, на подходе к бухте Казачьей, кто-то вовремя не засек те сброшенные мины. Кто-то вовремя их не подорвал. А может, и тралил, старался подорвать, да мины-то магнитные, поставленные на определенное количество контактов. Скажем, на число «тринадцать»…

«Фу-ты, дьявольщина! Сдалось мне это число! — в сердцах подумал Мошенский. — Когда ты кончишься, наконец, 13 февраля 1942 года!» Взглянул на часы. Кончилось. Шел первый час ночи.

«Прощайте, дорогой верный «Дооб», Иващенко, Ефимов, Орлов и кто-то еще незнакомый, столько раз помогавший «Квадрату», и тогда, во время ноябрьского шторма, и много раз еще, когда вода и снаряды кончались… «Не скажет ни камень, ни крест, где легли…»

Сумерки. Снег. Нелетная погода. Похожие на ночных сторожей, нахохлились дежурные расчеты. Их, как всегда, два. На мостике крутят головами сигнальщики. Рядом с ними — дежурный по батарее лейтенант Даньшин. Отвернувшись от всех и вся, посасывает пустую трубку. Хочет быть самим собой, при собственных привычках, но в то же время не желает попадаться на глаза Середе или Мошенскому.

Скоро ужин. С минуты на минуту должен выскочить на верхнюю палубу, в белом колпаке и фартуке, Иван Кийко — спросить «добро» на ужин.

…В кубрике шумно. За столом собрались доминошники.

«Заходим «на лысого». — «Ходите, заходите…» — «Извольте бриться!» — «Изволим». — «О! Артиллерия главного калибра!» — «По хвосту его, по хвосту!»

Лейтенант Хигер сидит в застегнутом на все крючки и пуговицы кителе, выбритый, благоухающий тройным одеколоном. Его слабость: любит играть «при полном параде». Чуть откинувшись, снисходительно поглядывает на партнеров. Умение молниеносно оценить обстановку, быстро подсчитать очки дает Хигеру в игре большое преимущество. Если бы не его компаньон, добродушный, медлительный Иван Тягниверенко, то игра бы, наверное, утратила прелесть и интерес. Тягниверенко, простой смертный «козлятник», в конце игры допускает промах за промахом, и Хигер, вздыхая, кое-как умудряется свести игру к «трудовому козлу», высадить противников.

Проигравшие, два Алексея — Лебедев и Рютин, вылезают из-за стола нехотя. Освобождают для очередников насиженные банки-табуреты. Игра обещает быть интересной. Теперь Тягниверенко и Хигер вряд ли усидят. Против них садятся умы плавбатареи — «студенты». Бывшие студенты, конечно. Донец и Сиволап.

Донец — графист-вычислитель. Ему по самой должности положено быть сообразительным. Он в кругу «козлятников» самый серьезный соперник у Семена Хигера.

Двадцатилетний чернявый Дима Сиволап до призыва на флот учился на втором курсе Одесского института инженеров морского флота. И если домино действительно «не вторая игра после перетягивания каната», то именно сейчас, когда сели за стол «умы», это и выяснится.

Донец зашумел костяшками, стал размешивать домино. Весело спросил:

— Кто-то тут засиделся? Надо бы «на жирного» высадить!

— Да вам, ребята, сподручней «на лысого»!

Кто-то подначивал Донца, намекал на его залысины, но Донец — человек необидчивый.

— Если общество желает — могём и «на лысого»!

Хигер сдержанно улыбнулся. Тягниверенко большой, сильной ручищей подтянул к себе костяшки домино…

— Лейтенант Хигер! Хигер есть? — прокричал от дверей заглянувший в кубрик посыльный.

— Здесь! — отозвался Хигер.

— Вас к командиру!

В рубке Хигер застал «военный совет». Не было только Середы. Но вот и он вошел, преисполненный чего-то загадочного и, судя по выражению лица, хорошего. Хигер научился по внешним признакам определять настроение командира и комиссара… Даньшин, одетый по-штормовому, стоял в дверях. Он — само спокойствие и невозмутимость. Мошенский оглядел собравшихся. Сказал негромко, но голосом отнюдь не будничным, чуточку звенящим: