Евгений Погребов - Штрафной батальон

Лежа на лестничной площадке, Ульянцев наблюдал в бинокль за противником. Взобравшись по ступенькам к нему наверх, Павел примостился рядом.

Фашисты отошли за незасеянное поле и окопались по гребню сухой балки. Очевидно, накапливали силы. Оттуда изредка долетали мины, постреливали пулеметы. Пока обстановка перед фронтом второй и пятой рот беспокойства не вызывала, но левее, куда ушел танковый бой, канонада не только не удалялась, но, казалось, наоборот, подавалась в обратном направлении.

Уловив в грохочущей сумятице невидимого боя тревожное обстоятельство, Ульянцев и Павел некоторое время выжидательно прислушивались, стремясь определить, что кроется за этим — временный сбой или переломный момент? Потом Ульянцев, повернув к Павлу обеспокоенное лицо, сказал:

— Усиль наблюдение, а я пока к соседям, в пятую роту добегу. Узнаю, как у них. Боюсь, обходят нас фрицы… Да и с фронта с минуты на минуту должны появиться.

Потом Павел обошел посты наблюдения и, прихватив с собой Туманова, вернулся к лестничной клетке. Возле пролета тот придержал его за руку.

— Гля, Паш, раненые, что ль, ковыляют?

— Где?

Проследив за его взглядом в направлении тяжелых немецких грузовиков, «бюссингов» и «зауеров», кучей догоравших в глубине улицы за церковью, Павел увидел картину, от которой его пробрала жуть.

Вывернувшись из-за церкви, к ним приближались два полуобнявшихся штрафника, с трудом державшихся на заплетающихся ногах. Один из них был наполовину бос — снятый сапог держал за верх голенища на уровне груди, другой, повыше ростом, рябой, обхватив напарника за шею левой рукой, правой прижимал к телу каску, старательно оберегая ее от толчков.

— Иль пьяные? — пугаясь собственного предположения, продолжал гадать Туманов.

Но еще до того, как, оступившись, подломится и плеснет через край каски жидкостью высокий рябой солдат, стало ясно, что перед ними вдрызг пьяные люди и что в сапоге и каске у них — трофейный шнапс. К тому же из-за машин выворачивается целая группа расхристанных, возбужденно жестикулирующих штрафников.

— С пятой роты они, взводный! — будто это обстоятельство могло хоть в какой-то мере изменить положение дел, подсказал Баев.

«Мерзавцы! Кретины!» — стервенея от ярости и омерзения, Павел едва владел собой, страшась того, что в какой-то миг выдержка изменит ему и он круто расправится со штрафниками.

Но к месту происшествия уже бежали, размахивая пистолетами, лейтенант Ульянцев, с исказившимся от гнева, решительным лицом, и грузноватый Богаевский.

— Что же вы делаете, скоты безмозглые?! Жизней вам не жалко?! — Налетев на рябого солдата, Ульянцев с ходу выбил у него каску с водкой, и она, звякнув о камень, покатилась в пыль. Вдогон полетел и кирзовый сапог.

Для многих штрафников все происходящее перед их глазами представлялось забавным зрелищем.

— Гля, гля! Вот это похмеляет!.. — восторгался за спиной Туманов, наблюдая, как ротный в приступе ярости тычет в бок рябого стволом пистолета.

Но солдат пьян до бесчувствия. Хоть ты его бей, хоть режь. Бессмысленно, глуповато улыбаясь, бубнит свое:

— Ты не ругайся, лейтенант. В машинах ее на всех хватит. Ты нам скажи — мы тебе хошь бочку прикатим. Мы ж ее не себе — мы ее другим несем…

Это было уже чересчур. Ульянцев задохнулся от бешенства и сознания бессмысленности своих попыток что-либо спрашивать и доказывать. Нашел глазами Богаевского.

— Уничтожить!.. Взорвать к чертовой матери!.. Богаевский, сам! Пару гранат, и чтоб духу не осталось! Колычев! Проверь своих, водки нам тут только не хватает!..

Богаевский затрусил к разбитым грузовикам, и вскоре оттуда донеслись всплески гранатных разрывов, а Павел, отправив на лестничную площадку Туманова, чтобы вел наблюдение, в сопровождении Баева спустился в траншею перед домом, в которой занимал оборону его взвод. Пробираясь за ним по узкому проходу, Баев вспоминал, как однажды на аэродроме под Ельней гитлеровцы нарочно оставили антифриз и как наши, учуяв спиртовый дух, хватанули его по кружке и без пересадки отправились на тот свет.

— Может, и здесь так сделали, — предполагал Костя, — отравили чем шнапс да и подсунули нам?

Но в траншее все было благополучно. Махтуров и Шведов заверили, что все солдаты на месте, никто не отлучался. Только Павел вздохнул с облегчением, как сверху раздался отчаянный вопль Туманова:

— Танки! Танки!..

Солдаты прильнули к земле, потянулись к гранатам. Но то отходили наши «тридцатьчетверки». «Одна, две, три, четыре, пять…» — по привычке пересчитывал Павел появляющиеся в поле зрения закопченные, в рубцах и вмятинах боевые машины и ждал, когда покажутся следующие. Но следующих не было. Счет обрывался на пяти. По отходящим «тридцатьчетверкам» била тяжелая артиллерия. Кустистые взрывы, поднимавшиеся по курсу танков, надвигались на позиции штрафников. И как только они достигли окраины поселка, заговорили в общем хоре еще и тяжелые немецкие минометы.

Выбросив высоко вверх столб черного дыма, рванула возле подвала первая мина. Вторая угодила в угол здания, и тотчас начали рваться сложенные под стеной цинковые ящики с патронами. Обстрел набирает силу, и вскоре все вокруг тонет в сплошном дыму и оглушительном грохоте.

Проследив, пока разбегутся по разным концам траншеи Баев и Шведов, Павел с Махтуровым спустились по ходу сообщения в подвал и, прильнув к амбразуре, напрягли слух, ожидая, что вот-вот в трескучем шуме канонады возникнут рокочущие гулы чужих танковых моторов.

Мучительно текли минуты ожидания. Снаряды и мины неистово вгрызались в искромсанную, перевороченную землю, яростно крушили кирпичные стены, взбрызгивая тучи визжавших осколков и каменной крошки. Крутой горячий дым, распространяясь низом, полз в щели, вызывая удушье и кашель.

Но вот огневая мощь налета стала ослабевать. Определив это по стихающему гулу пальбы, Павел пошевелил плечами, сбрасывая со спины весомо осевшую пыль, и, утерев со лба горячечный пот, выглянул в амбразуру. Налет еще не стих, но он уже не сомневался: идут!

Гитлеровцы появились одновременно по всему фронту: и на задымленном, заволоченном сизыми клубами поле, и из оврага перед позициями пятой роты. Возникая из косматой разлезающейся наволочи, относимой ветром за околицу, они нестройной, но довольно плотной массой набегали на окраинные порядки домов и, достигнув их, с маху бросались наземь, укрывались в развалинах. Потом, переведя дух, поднимались снова и, горбясь, перебежками упрямо продвигались вперед, с каждым разом подступая все ближе и ближе к траншее штрафников.

Со своего места Павлу было хорошо видно, как расчетливо, скупыми очередями косили из пулеметов мелькавшие среди руин фигурки фашистов Гайко и Фокин, как клокотала дружным автоматным огнем вся траншея.