Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

Немцы отступали толпой. Полевая жандармерия и отряды СС отлавливали дезертиров, расстреливали, вешали вдоль дорог в массовых количествах, но все эти меры были безуспешными. Отступление вдоль Райхштрассе-1 превратилось в хаос. «Русские уже здесь!» – кричали люди, бросали свой скарб, бежали, давя других. Машины расталкивали людей. Военнослужащие различных частей перемешались в один клубок. Плечом к плечу бежали солдаты вермахта, эсэсовцы, фольксштурм, пацаны из гитлерюгенда. Ломались повозки, создавая на дорогах немыслимые пробки. Офицеры в автомобилях орали на несчастных гражданских, сбрасывали их с дороги, иногда стреляли в них…

И снова советские танковые колонны были вынуждены тормозить – все дороги перед ними были переполнены беженцами.

К 20-му числу пала третья линия обороны. Открылся путь на Берлин для 1-го Белорусского фронта. Батальон майора Трофимова, отдохнувший три часа перед рассветом (не бог весть что, но солдатам понравилось), наступал на левом фланге 27-й гвардейской дивизии. Личный состав сократился до полутысячи человек, но это была еще сила. В двух деревнях, встреченных на пути, никого не было. Люди в спешке покидали дома. На улицах валялись какие-то тряпки, выброшенные узлы, зонты, чемоданы… У обочины поперек дороги стоял заглохший «Фольксваген». Желающих сопротивляться не нашлось. На зачистку каждой деревни отводилось десять минут – ни в коем случае нельзя было снижать темп продвижения. Солдаты врывались в дома, давая «предупредительные» очереди, обшаривали комнаты – недоумевая по ходу, почему так хорошо живут немцы при самом бесчеловечном режиме, и почему так плохо – простые граждане самого справедливого на земле государства.

Максим тоже был озадачен. Пока советские войска не вторглись в Германию, он по наивности считал, что вся эта страна – одна большая казарма, где не может быть красивых зданий для простых людей, чистоты и опрятности на улицах, красивых парков, роскошной архитектуры…

В одном из домов он внимательно осмотрел просторную гостиную, отделанную лакированным дубом, с коврами, пышными шторами на окнах. Максим чувствовал неодолимое желание что-нибудь взять – бронзовый подсвечник из серванта, пару резных латунных бокалов на высоких ножках, красивые настенные часы, стащить со стола накрахмаленную скатерть с рюшечками и монограммами. Но сказал себе: «Ты офицер, а не грабитель!»

Внезапно за дверью зашуршали, что-то звякнуло, покатилось. Максим метнулся, распахнул дверь – и угодил в просторную кухню. Вскинул автомат – и устыдился, увидев жующего Борьку, поперхнувшегося от испуга.

– Прости, – ухмыльнулся Максим. – Ты какой-то карикатурный.

– Ну и что мне теперь, подавиться? – возмутился Соломатин, вновь схватил жестяную банку без опознавательных знаков, вскрытую штык-ножом, забрался в нее ложкой и, преодолевая сопротивление продукта, принялся извлекать на свет. Попробовал клейкую массу, чем-то похожую на законсервированные гусиные испражнения, страдальчески поморщился.

– Щучье варенье? – засмеялся Максим.

– Вроде того… – Борька приложил ладонь ко рту, собравшись вывалить на нее неудавшуюся еду, но передумал, принялся осторожно жевать. – Похоже, фасоль… М-да уж, с провиантом у немцев печально, всякую гадость едят… А чего ты так смотришь? Я свой паек, между прочим, уже полдня как слопал и крест на нем поставил. Не воевать же голодным.

– Ладно, пошли, – махнул Коренич. – Бери с собой, потом доешь.

– Когда? – не понял Борька. – В бою, что ли? Ты знаешь, есть в бою – не очень здорово по правилам хорошего тона, и диетологи не очень рекомендуют…

– А меня на ужин пригласите? – всунулся в окно Кибальчик, испуганно уставился на два автоматных ствола, стушевался. – Мне выйти из класса и зайти как надо?

– Ладно, будь как дома, – вздохнул Максим. – Только быстро, мужики – ищем что-нибудь съедобное и пулей сваливаем. Вот только сдается мне, что, кроме этой убитой горем фасоли, мы здесь ничего не найдем. Немцы – куркули, все с собой забрали, сейчас жируют где-то на дороге.

За стеной послышался испуганный вскрик, удар чем-то твердым обо что-то мягкое, упала мебель, потом еще что-то… Дослушивать солдаты не стали – вломились в соседнюю комнату, где стоял растерянный Блинов с автоматом наперевес и неудержимо икал.

– Привидение увидел? – не понял Максим.

– В комоде, – икнув, вымолвил солдат.

Штрафники сгрудились над массивным деревянным комодом, одна дверка которого была распахнута, а другая оторвана и валялась рядом. Как эти двое там поместились? Перепуганная пожилая немка в невзрачном шерстяном платье, с седыми волосами, скрепленными шпилькой на затылке, скорчилась в три погибели, обнимая девочку-подростка. Девочка, похоже, была инвалидом – лицо опухшее, глаза выпучены, пухлые губы беззвучно шевелятся. Смотрела она не на солдат, а мимо – совершенно пустыми глазами, без страха и любопытства. Зато старуха была напугана до полусмерти, она глядела на солдат с таким ужасом, словно ей явились демоны в человеческом обличье. Картинка действительно была так себе: небритые дикие мужики в засаленных телогрейках, таким самое место на лесоповале. С Борькиных губ свисала липкая фасоль, о существовании которой он забыл.

Максим устыдился – не было у этих людей возможности уехать. Транспорта не нашлось для больной, кому они нужны, эти старые и умственно неполноценные? Здесь не СССР, в котором «старикам везде у нас почет».

– Дай, думаю, комод проверю, – сбивчиво повествовал Блинов. – Мало ли чего… А они тут, блин… В общем, думали, что удачно спрятались.

– Посмотрите, как дрожит эта старая перделка, – ухмыльнулся Борька и помолчал, подыскивая выразительное сравнение. – Как чукча в условиях Крайнего Севера… – и, кажется, сам устыдился своих слов, смущенно кашлянул.

– А дверь зачем оторвал? – спросил Коренич.

– А оно само, – смутился Блинов.

– Пойдемте отсюда, – предложил Кибальчик. – А то мне отчего-то кажется, что мы этих людей смущаем.

– Да, я тоже не расположен сегодня убивать и насиловать стариков, женщин и детей, – тяжеловато пошутил Борька.

Максим осторожно прикрыл дверцу комода. Кибальчик поднял оторванную, пристроил на место – старуха чуть не умирала от ужаса, шептала: «Найн, найн…» На цыпочках, озираясь, штрафники удалились из комнаты и, хихикая, бросились к выходу.

– А ну, шире шаг! – поторапливал марширующие колонны майор Трофимов. – Отстаем, бойцы! Немцы убегают гораздо быстрее, чем вы изволите наступать!

– И что нам теперь, догонять их, теряя штаны? – ворчали бойцы. – Больно надо ноги сбивать…

– Разговорчики в строю! – рычал замполит Кузин и втихомолку ухмылялся.