Алексей Соловьев - Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде

Рыба еще не почувствовала талой водички и выходила гулять на час-два в сутки. Но и этого было достаточно, чтобы огрузить длинные сети, заставить сработать самодуры, донки, верши. Внушительная гора щук, судаков, окуней, сазанов, белорыбицы возвышалась на санях, которые рыбаки перетаскивали от одной майны к другой. Золотистые стерлядки собирались в отдельные корзины. Четырехпудовый осетр с ранами на шипастых боках от крючьев самодура еще ворочался на льду, щедро обагряя белое покрывало алой кровью. Двое, защитив руки толстыми кожаными рукавицами, извлекали из полыньи крепкую бечеву, на конце которой ходил явно немалый сом. Оживленный гам висел над рекой.

Заметив Ивана, рыбаки замолчали и почтительно нагнули головы. Один, новенький молодой парень, даже стащил с себя треух.

— Не дури! — окрикнул артельный староста. — Не велю на морозе головы обнажать. Фрол, оставь сеть, подь на час!

Крепкий мужик в зипуне поспешил исполнить приказание.

— Здрав буди, Иван Федорович!

— Здравствуй. Заканчиваете?

— Еще пара сетей в затоне осталась.

— В леднике много рыбы скопилось?

— Воза на три будет.

— А сколь копченой?

— Белорыбицы коробов двадцать.

— Надобно сегодня же в Москву поезд снарядить. Поведу я сам, по два мужика на воз.

Фрол понимающе кивнул:

— Всею Москвою поминать князя будут?

— Да. А через сорок дён князь Симеон свое поставление тоже гульбой отпраздновать хочет.

— Понятно дело, надо… Люб он народу. Как и батюшка.

Рыбак многозначительно глянул на старшего, и тот понял немой вопрос. Едва заметно улыбнувшись, достал из кошеля две татарские серебряные монеты:

— Как возы снарядишь, купи всей артели пенного, тоже помяните.

Иван перевел взор на вытащенного наконец сома и добавил:

— И того борова поделите меж собой, пусть женки уху жирную да пироги с сомятиной на Вербное сготовят. Соскучились, поди, по скоромной пище?

Фрол хитро улыбнулся в черную бороду:

— Грешны, Федорович, чего таиться. Евдоким две седмицы назад сохатого загнать по насту сумел, дак мы того… мясную уху на стане хлебаем. Кости под лед, чтоб батюшка не узрел, а мясцо вовнутрь… Ничё, замолим! Бог простит, а нам на морозе стылой работой с одной кашей в животе тяжко заниматься, сам понимашь. А тебе спасибо, парни довольны будут. Мы за тобою, Федорович, как за каменной стеной!

— Ладно, ладно, — перебил польщенный Иван. — К обеду возы должны быть готовы. Смотри, чтоб отъезжающие шибко не набрались!

— Прослежу, все трезвые будут. Мы лучше в сулейки нальем да на ночлеге князя помянем.

— Принеси пару стерлядок, Алене захвачу! Возы к моему дому подгонишь…

Дома были только сын и племянник. Алена еще в сумерках уехала в Городищи в храм отстоять утреннюю службу. Федор чистил скребницей Карьку, Андрей же занимался своей любимой забавой: метал стрелы в отстоящий от него за полсотни саженей, уже изрядно изщепленный столб. Услышав про отъезд в Москву, запросился, чтобы дядя взял его с собою.

— А дом на кого оставлю? За мужиками кто приглядит? Не на рать собираюсь, Андрюха, погоди пока. Надоест еще по Руси-матушке мотаться.

— Какая ж рать может быть, дядя? Который год все вокруг замирены. Отпусти ты меня в дружину, хоть в Коломну к Онуфрию, хоть перед самим Вельяминовым слово замолвь. Ты ведь в мои годы уже Михайле Святому служил, сам баял!

Иван серьезно глянул на Андрея. Парень созрел, верно! И в плечах широк, и в брони на коня легко садится, и искусство боя сабельного от дяди изрядно перенять успел. А уж лук и арбалет в его руках промаха никогда не знали! Правду баял парень, пора ему настала крылья расправлять!

— Ладно, Андрюха, замолвлю за тебя слово перед боярином, попрошу, чтоб в молодшую дружину Вельяминовы взяли. Только ты тогда гляди: род наш не позорь! Перед глазами самого князя появляться будешь!

Фрол долго не мешкал. Не успело солнце перевалить за полдень, как четыре упряжки стояли перед Ивановым подворьем. Мужики оборужились от волков и лихих людей, положив в возы рогатины и луки. Иван расцеловался со всеми своими, Алена троекратно перекрестила супруга и всех отъезжающих. Тронулись.

Солнце начинало заметно припекать. Ехали зимником, проложенным по льду Москвы-реки. Это был обычный транспортный путь для тех времен: густые леса и переметаемые вьюгами поля не давали возможности спрямлять дороги. Свежие кони шли рысью, бросая порою в лица кучеров ошметки сырого снега. Иван разрешил смердам слегка пригубить хмельного, и мужики полулежали улыбаясь, ловя лицами первый весенний загар.

— Где ночевать встанем, Федорыч? — обернулся с первых саней Фрол.

— Как думаешь — до Воскресенского дотянем?

— А то? Глянь, как идем!

— Тогда встанем там. Потом до Бронниц. Думаю, с тремя ночлегами Москвы достигнуть, коней будем прижеливать.

— Верно баешь, неча родимых загонять. Да и корма попридержать надо, дорогой овес к весне сделался…

Лиственные оголенные боры постепенно сменялись зелеными хвойными. К исходу четвертых суток слободы стали все чаще заменяться кондовыми селами. Уже в глубоких сумерках достигли московских посадов. Ворота Кремника были закрыты, пришлось располагаться на постоялом дворе.

Вельяминовский тиун начал принимать рыбу поздним утром, пообещав покормить коломенцев после разгрузки. Мужики принялись таскать в закрома рогожные мешки и берестяные короба, а Ивану велено было подняться в боярские покои. Василий принял его не мешкая.

— Ты ведь по-татарски свободно говоришь, я не ошибся? — сразу же поинтересовался он.

— Поболе года в Орде прожил молодым.

— То что надо! Готов князю службу великую сослужить? Он второй день такого человека ищет!

— Князю? Симеону Ивановичу?!

— Нешто у нас иной имеется? Трапезовал? Спустись в повалуши [1] Повалуши — горница для приема гостей. , перекуси, оденься в чистое и поедем к княжескому двору.

Князь Московский Симеон был в своей горнице не один. Вместе с ним находился ближний боярин Андрей Кобыла. Оба пристально глянули на нагнувшегося в земном поклоне Ивана, затем князь спросил по татарски:

— Откуда сам родом будешь?

— Из-под Твери.

— Почему теперь под Москвой ходишь?

— Служить надо сильному! — повторил Иван фразу своего покойного отца. Суровость сбежала с лица Симеона, он улыбнулся:

— И впрямь молвь татарскую разумеешь! Это хорошо. Поедешь с десятком кметей Андрея в Сарай под видом купца…

Он помедлил немного и продолжил:

— …Тверского! Так спокойнее будет. Прочие друг друга в лицо давно знают, а в Твери после Федорчуковой рати все только-только зарождаться по-новой начинает. И купцы новые с тех мест в Сарае большого удивления не вызовут.