Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат

Белоконь решительно толкнул дверь и вошел внутрь блиндажа. Там было не так темно, как он предполагал: девушка успела зажечь лампу. Она стояла посреди комнаты и держала во рту дуло пистолета.

– Рита! – сказал Белоконь. – Стой!

Девушка с силой надавила на курок. Белоконь успел заметить, как от напряжения затряслись ее руки. Выстрела не последовало. «Предохранитель, – догадался сержант. – Пистолет на предохранителе». Рита, видимо, поняла это тоже, однако исправить ошибку уже не успела. Белоконь взял ее за руки и мягко, но настойчиво отвел от нее пистолет. Девушка выронила оружие, зажмурилась и обмякла. Белоконь успел прижать ее к себе и не дал ей рухнуть на пол.

Рита уткнулась в него и разрыдалась. Белоконь снял с плеча винтовку, подвел девушку к нарам, посадил ее и присел рядом. Она плакала так горько, как плачут только дети, – вкладывая в рыдания всю душу, всю обиду и всю бессильную злобу на свою несчастливую жизнь. С каждой секундой Белоконь все больше и больше проникался этой ее горечью.

Прошло много времени, прежде чем поток всхлипов и неразборчивых причитаний стал оформляться во что-то связное. Они просто сидели на нарах, прижавшись друг к другу. Белоконь видел лишь чадящую лампу и темные волосы Риты. Платка на них не было уже тогда, когда девушка пыталась застрелиться.

Сперва он не вслушивался в ее речь, поэтому пропустил тот момент, когда из обрывков начали складываться фразы. Они по-прежнему были малопонятны – девушка часто сбивалась с мысли, возвращалась к ранее сказанному, пропускала то, что, как ей казалось, Белоконь уже осмыслил. В ответ он гладил ее и шептал что-то утешительное.

Рита попала на передовую совсем недавно. Первый год войны она училась в незнакомом ему, но явно не медицинском институте в Москве – оказывается, в это страшное время даже можно было учиться. Потом все оставшиеся на курсе студенты проголосовали за фронт. Многие действительно хотели уйти на войну добровольцами, а остальным пришлось это сделать. После медицинских курсов Рите присвоили звание – она стала старшим сержантом – и определили в санитарный взвод.

Фронт встретил девушку не только и не столько кровью и трупами, сколько постоянными домогательствами офицеров. После упоминания о каком-то майоре Рита зашлась в рыданиях. Белоконь ни о чем ее не спрашивал, просто давал девушке выплакаться. Лишь иногда он непроизвольно зажмуривался, сжимал зубы и неслышно рычал от злости. Сквозь всхлипы Рита рассказала, что у майора ее отобрал полковник. Он был хорошим. Или ужасным. Наверное, это были два разных полковника, Белоконь не разобрал. Девушка не называла никого по имени, чаще говорила «тот», «этот», «еще один»…

Крови в ее фронтовой жизни тоже было много. Даже без боя здесь всегда хватало пострадавших от шальной мины, от длительных тяжелых переходов, от собственной дури. Санитарный взвод функционировал без отдыха. Время от времени он разворачивался в полевой госпиталь, и тогда начиналась «настоящая работа», на которую ни у кого уже не было сил. После этого – беспорядочная эвакуация. Посеченные, обгорелые, продырявленные пулями, ножами и чем угодно – вплоть до ножек стульев, раздавленные гусеницами и колесами, отравившиеся, герои и самострельщики, поврежденные и агонизирующие тела, с которых нужно срезать форму, зашить или отпилить и облить йодом, потому что больше ничего нет, и стянуть чем-нибудь… В сознании Риты была лишь очередь операций и перевязок, зловонный и бесконечный конвейер.

Она говорила об этом случайному слушателю, потому что больше сказать было некому. Другие видели перед собой то же самое, но воспринимали иначе – Белоконь убедился в этом из ее рассказа. Солдат смеха ради залез на ствол пушки, а его пьяные товарищи выстрелили. Сержант артиллерии без труда представил себе эту сцену: ствол рвануло назад и компенсаторы тут же вернули его в исходное положение. Наверное, речь шла о семьдесят шестом калибре – будь пушка более мощной, жизнь остроумного солдата закончилась бы без участия Риты. Но ей пришлось зашивать шутника. И она не справилась – солдат истек кровью.

Наверное, в иных обстоятельствах история размазанного по стволу идиота могла бы его развеселить. Но сейчас Белоконь испытал к почившему коллеге-артиллеристу лишь ненависть – за его глупость, за то, что он вообще родился на этот свет. Белоконь увидел произошедшее глазами юной девушки-санинструктора – то была не пьяная выходка, но кровавая картина, которую Рита запомнила навсегда.

Не успела она оправиться от шока, как к ней стал настойчиво набиваться «еще один». Белоконь решил, что им был капитан госбезопасности Керженцев. Рита жалобно лепетала, что она больше не может. Что она хочет домой. Только дома уже нет. Все хорошее осталось в прошлом, теперь в жизни будет лишь мрак, кровь, смрад и вши.

Потом она заснула. В дрожащем свете лампы ее лицо выглядело совершенно иначе. Оно не имело ничего общего с той восковой маской, которую Белоконь видел сегодня в полевом госпитале. Рита показалась ему красавицей.

Снаружи что-то происходило. Белоконь прислушался и ничего не услышал. Но чутье подсказывало, что нужно спешить: ожидаемый транспорт уже где-то рядом.

Риту следовало разбудить. Вместо этого сержант осторожно взял ее на руки (она не сопротивлялась) и вынес из блиндажа.

…Это была отнюдь не колонна просторных машин. Увы: всего один трехтонный грузовик с крестом на тенте, приехавший за санитарами и помощниками госпиталя. Он остановился вдали от операционной палатки. Если бы не предчувствие Белоконя, и он, и несчастная девушка застряли бы тут надолго.

Сержант добрался до машины, обойдя гущу раненых по дуге. По дороге Рита окончательно очнулась. Белоконь поставил ее на землю у грузовика, и девушка несколько секунд смотрела на красное закатное солнце, которое опускалось к немецким позициям. Белоконя закат не волновал вовсе, он видел одну лишь Риту. Что-то внутри него изменилось, и окружающий мир вдруг стал совершенно другим.

Еще не понимая этого, Белоконь посадил девушку в кузов к медикам. Сам он забрался в пропахшую бензином кабину. Мотор не глушили, поэтому грузовик сразу тронулся.

Шофером был бойкий веснушчатый паренек лет семнадцати в лейтенантском кителе на голое тело. Форма висела на нем мешком.

– Раненый, что ли? – спросил он Белоконя. – Подождал бы транспорта, я только санчасть везу.

Несмотря на эти слова, останавливаться он явно не собирался.

– Здрасте, товарищ младший лейтенант! – сказал Белоконь, установив винтовку между ног. Чтобы перекричать мотор, приходилось говорить на повышенных тонах. – Сержант Белоконь, командирован к госпиталю.