Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат

Между стонущими и потерявшими сознание бойцами ходили немногочисленные сестры и санитары. Раненые лежали в пыли, прямо на горячей земле – ровными шевелящимися рядами. Солдат сгружали сюда машинами и повозками. Над ними даже не соорудили навесов. Возможно, растянутые на шестах куски ткани посчитали слишком явной мишенью для бомб. Но скорее всего, просто некому было этого сделать. Единственным укрытием была большая палатка с крестом. В ней работали хирурги – быстро и бесстрастно. У палатки стоял грузовик – в него забрасывали трупы.

Белоконь и поддерживающий его Смирнов приблизились к этому полю смерти. Здесь сидел на тряпке усталый немолодой полковник. Рядом с ним девушка в форме санинструктора обрабатывала раны неизвестного Белоконю артиллериста с закопченным до черноты лицом.

– Идите ближе, – позвал полковник. – Он потерял сознание.

Сержант отпустил плечо Смирнова, сделал два шага и по форме доложил, к кому он и по чьему поручению. Полковник действительно был Дубинским, но докладом он не заинтересовался.

– Сержант, не трави мне душу, – сказал он. – Лучше скажи, чего это за тобой особист ходит.

За Белоконя ответил Смирнов:

– Это Розочкин, товарищ полковник. Он погулять вышел.

Лютиков стоял чуть поодаль, прижав фуражку к груди. Это был тонкий невыразительный блондин с глазами навыкате. Судя по реакции на полевой госпиталь, недавний курсант. Он бездумно кивнул Дубинскому, развернулся и отправился переваривать увиденное. Возле ближайшего блиндажа его вырвало, впрочем, на него уже никто не смотрел.

Белоконь начал было рассказывать про пушки, снаряды и транспорт, но полковник его остановил.

– Не узнаешь? – Он указал головой на раненого.

– Никак нет, – ответил Белоконь.

Там лежал незнакомый старлей из пушкарей.

– Это Еремин, – сказал Дубинский.

Уперев винтовку в землю, Белоконь наклонился над артиллеристом. В чертах раненого мелькнуло что-то знакомое, но лишь на секунду.

– Полгода в одной батарее, – прошептал Белоконь, – а сейчас не узнал…

Санинструктор стала собирать сумку.

– Нежилец, – сказала она с отсутствующим видом.

Смирнов тронул ее плечо и указал на сержанта.

– Рита, удели немного внимания этому бойцу. Он смертельно ранен.

Девушка подтянула к Белоконю кастрюльку с мутной водой и снова откупорила бутыль с йодом. Белоконь стащил с себя гимнастерку. Сколько-нибудь серьезных повреждений на его торсе не было – лишь глубокие ссадины и наливающиеся синяки. Но Риту это, похоже, не волновало. Она просто обтирала кожу мокрой тряпкой и намазывала ее йодом. Сержант решил, что в прошлой, довоенной жизни Рита вполне могла быть маляршей.

Пока санинструктор работала с ним, как с забором, который нужно побелить, Белоконь смотрел на ее лицо. Сейчас оно напоминало восковую маску – наружу не проступала ни одна эмоция. Веки припухли, будто девушка долго плакала. Впрочем, здесь, в пыли и зловонии вместо воздуха, глаза каждого второго были так же налиты кровью.

Полковник тем временем закурил, воспользовавшись трофейной зажигалкой, и угостил Смирнова, который расположился с ним рядом.

– Нас прижали к Дону, – сказал Дубинский. – Это был наш последний шанс прорваться – с этой стороны.

– И мы его проворонили, – отозвался Смирнов.

Полковник немного помолчал. Потом продолжил:

– Знаешь ведь, что на западном берегу оставалась какая-то пара дивизий? Основные армии фронта уже за рекой.

– В первый раз слышу, товарищ полковник.

– Кукушкины конспираторы… – сказал Дубинский сквозь зубы. – А как тебе объяснили, за что медаль и внеочередное звание?

– Не такое уж внеочередное. Капитаном я уже был, потом разжаловали. А сейчас… Объяснили, как обычно – за успешно выполненное задание.

– Как обычно, да? Эх, кладем разведчиков, а они ни ухом, ни рылом, за что помирают…

– За Родину, – твердо сказал Смирнов. – Разведчики погибают за свою Родину. Иначе и быть не может.

Рита закончила красить спину Белоконя и распорядилась:

– Штаны долой.

– Там может быть серьезное ранение, – зачем-то предупредил сержант.

– Срезать штанину?

– Не надо, стяну так.

По сантиметру отрывая ткань от ног, он опустил свои изорванные бриджи.

Вокруг стонал и вскрикивал полевой госпиталь. Загруженный под завязку грузовик с мертвецами уехал и воротился пустым. Все были слишком заняты собой – одни умирали, зычно проклиная все на свете, другие уходили на тот свет тихо. Посреди этого пекла Белоконь стоял перед девушкой со спущенными штанами и глупо краснел.

Подошел санитар с канистрой. Даже не взглянув на сержанта, он налил в кастрюльку свежей воды и удалился.

Все так же механически Рита принялась отирать кровь между ног пациента. Белоконь обнаружил, что у него просто рассечена внутренняя сторона ляжки – от колена и до паха. Все вокруг было фиолетово-синим и, очень может быть, не работало, но сержанту стало значительно легче. Его рана мало кровоточила, хоть и была глубока. Именно поэтому он все еще находился в сознании.

Девушка полила ногу йодом – у Белоконя потемнело в глазах, и он едва удержался от крика. Затем она достала из сумки иглу с вдетой ниткой.

– На ногах устоишь? – спросила Рита.

Белоконь установил винтовку справа от себя, перенес на нее часть веса и сказал, что выстоит. Ложиться в пыль не хотелось.

По сравнению с йодом боль при зашивании была более долгой, но терпимой. Санинструктор шила быстро и умело, но довольно небрежно. Сержант подумал, что жизнь у малярш полуголодная, поэтому многие из них по ночам шьют транспаранты и другие грубые полотна.

Капитан с полковником выпили из фляги.

– За всех, кто погиб в бою, – сказал Смирнов, – за моих бойцов. Никого из вас не забыл, ребята!..

Дубинский выпил молча.

– Вы молодцы, – сказал он после. – Никто и не надеялся, что вы так хорошо справитесь. Я слышал, как генерал-лейтенант докладывал Ставке… Он так и сказал: «благодаря блестящей операции фронтовой разведки». Твои группы, группы первого и третьего… У немца даже сомнений не появилось, что действуют не передовые отряды наступательной армии, а всего несколько диверсионных команд. Фриц-то до сих пор уверен, что на юге вот-вот начнется контрнаступление.

– Товарищ полковник, – сказал Смирнов и выразительно огляделся.

Еще минуту назад капитан был слегка навеселе. Теперь он собрался, лицо его окаменело, а глаза стали ясными и внимательными.

– Да брось ты, капитан, – сказал Дубинский и махнул рукой. – Я знаю, где и когда можно говорить открыто. Все это – уже не тайна, хоть в рупор кричи – ничего не изменишь. А главное я уже сказал: все силы сейчас за Доном. Остававшиеся части удалось переправить лишь потому, что немец готовился к удару с юга. Там сейчас их самое уязвимое место, нежное брюхо. И никак не получится убрать его быстро.