Иван Черных - Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)

Командир решил использовать выдавшийся продых на учебу, на ремонт техники. Хотелось ему разобраться с последними жертвами, попытаться найти причины поражений и вычленить крупицы успехов. Кроме того, хотелось все же заставить летчиков и штурманов использовать самолетные рации в полете для управления группой и связи с землей. Полетать с недоучками.

Планируя «академию», думал, что в любое время можно от слов перейти к делу, к войне.

Уже затемно Наконечный заканчивал командирский разбор последних боев. Все, что нужно было ему сказать своим подчиненным, он сказал. И теперь слушал, что говорили другие.

…Говорил комэск-5 — старший лейтенант Русанов:

— Почему меня и летчиков обязывают бомбить с высоты четыреста-шестьсот метров? Это мне невыгодно. Во-первых, самолеты идут в зоне пулеметного и винтовочного огня. Во-вторых, это самая выгодная высота для применения автоматических малокалиберных зенитных пушек. Кроме того, штурманы ругаются: сложно прицеливаться — мало́ время наблюдения цели в прицеле. У меня в эскадрилье все самолеты повреждены пулевыми попаданиями или осколками снарядов МЗА [3] МЗА — малокалиберная зенитная артиллерия. . Давайте поднимем высоту бомбометания до полутора-двух тысяч метров, и дело пойдет лучше. А если это нельзя, то надо бомбить с высоты двадцать-пятьдесят метров по прицелу летчика. Уверяю, потери будут намного меньше.

Наконечный знал, что военная служба, а война в особенности, не терпит нерешенных вопросов. Оставив людей без ответа, он не будет иметь морального права посылать их в бой. Но с ответом не торопился, рассчитывая своим молчанием кого-нибудь еще вынудить на откровенный разговор.

— Товарищ командир, разрешите? — поднялся старший лейтенант Горохов.

Наконечный кивнул головой.

— Немецкие истребители приспособились к нашей однообразной тактике. Узнали, что наш самолет имеет только один верхний турельный пулемет нормального калибра, и начали бить нас снизу. Только мы в своей эскадрилье потеряли от таких атак три самолета, экипаж, и один штурман ранен. Когда мы идем на высоте четыреста-шестьсот метров, то немецкие летчики, обнаружив нас, переходят на бреющий полет, разгоняют скорость побольше, а потом, подойдя на близкое расстояние, делают под наш строй горку и расстреливают тот или иной самолет по выбору, в упор. «Мессера» на фоне земли штурманы видят плохо, истребителей прикрытия нет, а мы как на блюдечке.

Слушая старшего лейтенанта, командир полка почему-то думал о том, что Горохов сейчас своим крупным телом как бы заслонял полк от дальнейших ошибок. Певучая, чуть с заиканием, речь текла плавно. Лобастая голова на короткой шее, спокойное лицо, прямой взгляд — все говорило об уверенности в правоте произносимых слов.

— Утку на охоте и то сложнее сбить, чем наш Су-2 при такой тактике. Утка, когда видит стрелка или слышит выстрел, то маневрирует. А мы при таком положении и времени на маневр не имеем.

Горохов сел, а командиры задвигались, переговариваясь между собой.

Наконечному стало ясно, что оба оратора выступают с наболевшим вопросом, да и, вероятно, с предварительного согласия и по поручению других. Больше было похоже на то, что на передний край дискуссии выставлены те, кто помоложе и поразговорчивее. Он взглянул на Русанова, который в свои тридцать лет чувствовал себя довольно уверенно, на что давали ему право два ордена на гимнастерке. Подумал: «Хороший командир». Затем внимательными черными глазами посмотрел на сидящих перед ним командиров.

— Зашумели! Небось сообща решили на меня нападать? Не слепой, тоже кое-что вижу. А как старшим сказать?

Встал майор Митрохин — командир первой эскадрильи. Старший по возрасту.

— Товарищ командир! А если ничего не докладывать? Нам надо бить фашистскую нечисть, в этом главное. Нужен эффективный удар по врагу и без своих потерь.

Узко и глубоко посаженные глаза хитро поблескивали, а пальцы левой руки напряженно сжимали у пряжки ремень, перехватывающий гимнастерку. Вся его маленькая и тощая фигура сейчас выражала напряжение.

— Летчики рвутся в бой. Их потерями не испугаешь. Но лучше воевать без потерь. Поэтому вы с нас спрашивайте за результаты бомбового удара и штурмовки. Мы будем по всей строгости отвечать за удар по цели, а также и за свои потери.

Все сидевшие перед Наконечным согласно закивали головами и завздыхали, поглядывая на часы. И он понял, что дальнейший разговор уже не имеет значения и ничего нового ему не даст. Все было сказано последней фразой. Ради нее командиры затеяли весь этот разговор. К ответу он сейчас был не готов. Но от получившегося разговора ему было и радостно, и тяжело.

Он понимал, что это суровая критика его действий. Критика хорошая, товарищеская, доверительная и нужная. От этого хорошего ему было радостно. А от того, что его поучали подчиненные, что он сам не смог всего этого осмыслить и сформулировать, не смог изложить в рапорте старшему начальнику, — ему было тяжко. Наконечный хорошо помнил, как два года назад ему пришлось дорого рассчитываться за свою точку зрения. Его мысли тогда кто-то подменил, подтасовал и вывернул наизнанку. Тогда что-то у него, видимо, надломилось внутри. Отпустили без извинения, хорошо и то, что из армии не выгнали, звания и ордена не лишили. Полк снова доверили.

Выйдя на волю, он тогда сказал себе, что впредь будет беспрекословно выполнять все циркуляры. Так было спокойнее, потому что отвечал уже не он. А теперь жизнь заставляет решать теорему «или — или»; с одной стороны, указания, а с другой — жизни летчиков.

Командиры ждали.

Наконечный встал. Еще раз осмотрел всех сидящих и спокойно сказал:

— Спасибо за откровенный разговор. Все, что мы тут говорили, осталось между нами. С подчиненными летчиками по этому поводу пока не разговаривать. Я подумаю, а утром получите от меня ответ. Очередность вылетов на завтра у начальника штаба. И еще один вопрос. Кто за вас будет заниматься молодыми летчиками? Я имею в виду не готовых к бою. Раненые люди ремонтируются дольше, чем самолеты. А вы совсем забросили учебные полеты… Знаю, трудно, но надо. Требую заниматься этим из последних сил, если мы этого не сделаем, кто их научит? Прошу меня извинить за резкость, но после нас им придется начинать с нуля: ни умения, ни опыта. Сколько прольется лишней крови, пока они сами воевать научатся… На сегодня все. Можете идти на ужин и отдых.

Наконечный вышел из-под навеса вместе с капитаном Чумаковым и майором Сергеевым. Остановившись, молча смотрели на закат, на смену красок в небе, как будто в них сейчас было главное. Каждый думал и искал решение. Даже, может быть, не решение, а подход к нему, думал, с чего начать разговор.