Иван Черных - Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)

— Бору, хватить бездельничать. Выходи вперед. Пойдешь домой самостоятельно. Я буду ведомым.

Борубай, услышав в окрике командира улыбку, обрадовался. Добавив обороты мотору, стал обгонять машину командира.

Аэродром! Благополучная посадка и доклад.

…Осмотрев самолет, Борубай подошел к Матвею:

— Товарищ командир, задание выполнил. Самолет исправен. Какие ко мне замечания?

— Замечаний нет. Поздравляю тебя с победой. «Юнкерс» твой.

— Нет, командир! Вы стреляли по нему сами. И после атаки вашей, агай, он упал!

— Раз командир говорит, что ты сбил, значит, сбил. Какой еще разговор? Не перечь старшему.

Осипов засмеялся. Обнял сержанта:

— С победой тебя… Петров, Зарубин, поздравьте молодца с первым успешным воздушным боем.

Техники заулыбались. И, не дожидаясь очереди, сразу оба взяли его, как ребенка, в охапку. Оторвали от земли, смеялись и качали на своих сильных, мозолистых руках.

Осипов от души посмеялся. Но, увидев слезы на глазах Талгата, посерьезнел:

— Хватит, мужики, нарушать субординацию. Спасибо за самолеты и искренность вашу. Давайте к лошадям, а мы на КП… Талгат, будешь докладывать о выполнении задания. Расскажешь, что видел, что чувствовал. Скажешь о сбитии «юнкерса», как я тебе сказал… Если что надо будет дополнить, я скажу после…

Митрохин оборвал начало доклада Борубая:

— Почему ты, а не Осипов докладывает?

— Товарищ командир, моя вина. Я же ввожу человека в бой. Учу видеть и думать. Себя и врага оценивать. Прошу его послушать. Будем знать, что он за джигит. С пользой воюет или нет. Может, он, слепой и глухой, безнадежный!

Замолчал улыбаясь.

Митрохин подобрел:

— Давай сержант, докладывай свою зрелость и зрячесть!

Борубай проснулся. Волк и «юнкерс», сведенные сновидением в один ряд, пропали. В тишине слышно было посапывание спокойно спавших. Где-то за черным потолком, выше крыши, в глубоком ночном небе на тихой басовой ноте гудел железный шмель.

«Чей? Война не спит… А ты, Борубай, далеко улетел, в самое детство. Забыл наказ командира, что про войну нельзя забывать и во сне. Злости не будет. А без нее убить могут. Сам станешь для „мессершмитта“ убегающим волком…»

Но тут опять мысли перепутались, и он провалился в бездумную тишину.

Освобождением Великих Лук начался новый год на Калининском фронте. В потоке названий городов и деревень, освобождавшихся во время зимнего наступления Красной Армии, это событие для некоторых, может, и прошло незамеченным. Но для Борубая оно было памятным. В боях за этот город он почувствовал себя воином, сбил свой первый самолет и получил главную солдатскую награду — медаль «За отвагу». Так уж получилось, что Митрохин вместе с медалью вручил ему и офицерские погоны младшего лейтенанта. Летчик радовался этому и одновременно сожалел, что не пришлось поносить заветную, золотом окантованную голубую петлицу с красным эмалевым кубиком.

Вручая награды Борубаю и Шубову, Митрохин не был спокоен. Только он один знал, что в штабе дивизии лежит орден Осипова. Награда пришла ему за переправу, разбитую еще в июле сорок первого года. Но не мог же он зачитать перед строем Указ о награждении человека, осужденного судом и отбывающего меру наказания на фронте. Надо или отсылать орден назад, или реабилитировать летчика.

«Легко сказать — отослать, а ведь это писать представление в Москву, брать на себя ответственность. Проще решить вопрос с командиром дивизии. За снятие судимости и замполит перед политотделом походатайствует». Не любил он кого-нибудь просить, не любил и просьбы слушать. Но тут надо было себя превозмочь. Тем более что где-то глубоко в груди жило чувство благодарности к этому парню за памятный командиру полка летний вылет, за который Осипов был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Решившись на снятие судимости с Осипова, Митрохин теперь искал удобный случай, чтобы не вышло осечки, так как понимал: если с первого захода этот вопрос не решить положительно, его или не будут вторично слушать, или Осипов не доживет до второго раза.

«Кто же и что будет за снятие судимости? — спрашивал он себя. — Полк за оправдание. Представим старые и новые боевые характеристики. Ходатайство.

Командир дивизии — человек скрытный, имеет высокую награду, обтертый и обломанный Москвой, известный в верхах. Ему не нужен летчик-штрафник, гирей на теле дивизии… Поддержит. Он заинтересован поскорее сомнительный приговор отправить в архив для поднятия своего авторитета перед подчиненными.

Командир корпуса?.. Власть и строгость свою показал пришедшим под его начало при формировании. Комэск оказался удачным и нужным экспонатом: курочка ко Христову дню. Теперь может проявить и заботу о подчиненном: строг, но и заботлив. Не злопамятен, хорошее видит… Хотя за время существования корпуса никто пока нового ордена не получил.

Политработники поддержат: Осипова же из кандидатов не исключали. Взыскания не накладывали.

Трибунал приговором ни воинского звания, ни ордена не лишал. Был строг, но и „доброжелателен“. Возражать, видимо, не будет.

Вся вина летчика-командира определялась только поведением командира дивизии, утверждавшего, что комэск вылетел самовольно. Убить руками немцев „виновника“ ему пока не удалось. И на рожон сейчас он не полезет, один против всех. Промолчит. Не напомнит о себе, не в его это интересах. Теперь же его не накажут».

И вскоре такой случай представился — пришел долгожданный великий праздник. Митрохин прочувствовал это на себе. И убедился на поведении своих подчиненных, когда читал перед строем полка:

«…Войска Донского фронта в 16.00 2.02.43 г. закончили разгром и уничтожение окруженной Сталинградской группировки противника… В связи с полной ликвидацией окруженных войск противника боевые действия в городе Сталинграде и в районе Сталинграда прекратились…»

Последние слова потонули в радостном крике. «Ура!» неслось, не умолкая. Строй рассыпался: объятия и поцелуи, поздравления и смех радости. Он, командир, не мог и не хотел обвинять людей в неуставном поведении. Восторг должен был найти выход. Эта энергия порыва была введена Митрохиным в русло митинга.

Говорить хотели все. Слушая горячие речи, клятвы бить врага насмерть, он тогда и сам еще не осмыслил полностью величия происшедшего. Он слушал, радовался, но это не мешало ему обдумывать одну мысль: в эти дни можно было решать все затруднительные для командования вопросы, в том числе и судьбу Осипова.

В радости победы боль утрат как-то притупилась. Личное горе всегда горе. Но если видно, что твое горе обернулось для тысяч других радостью свершения давно задуманного, слезы делаются не так горьки, не так едучи. В них все равно слышится привкус чего-то обнадеживающего. Ветер успехов приоткрыл своим дуновением занавес надежды для многих. И задел крылом справедливости судьбу Матвея.